«Она больше притворяется, чем действительно выпила».
Все притворяются.
— Да не убирай, не надо, — остановила Хильзе заботы Миланэ. Пошаркав лапой, она убрала осколки под свой же диванчик.
— Эм, — удивлённый взгляд Миланэ.
— Потом уберемся. Ночь не для того, — уверенно сказала сестра-Ашаи.
Как скажешь, сестра.
— Ты притворяешься? — вдруг спросила Миланэ, возлёгши обратно на кровать.
Ей хочется быть пьяной. Хочет уйти от себя Хильзе, да куда.
— Да. Пожалуй. Что-то не очень это вино… Не берёт, — как-то удивлённо взглянула Хильзе на сосуд в руке. — Весь вечер испортил, сволочь.
— Кто?
— Да вон тот, — взмахнула рукой на окно сестра-Ашаи, а потом встала и подошла к нему. — Что ушёл. Таких за смертью посылать надо — столь глупые. Ничего не понимают. Или не хотят.
— Ты его давно знаешь? Кто он? — поинтересовалась Миланэ.
— Знала. Знать больше не хочу. Давай о чем другом, — села сестра-Ашаи на высокий подоконник.
И что же, чем её занять, о чем поболтать, немного и ненавязчиво, чтобы ей стало легче на душе, и можно было спокойно уснуть, а перед тем сном немножко подумать, и…
— Скромняжка, чтоб его… — Хильзе таки не могла успокоиться.
— Во скромности нет порока, — отточенным, чуть кротким тоном молвила Миланэ, взмахнув хвостом.
— Что за жизнь без порока? — в той же манере, только более настойчивой, ответила Хильзе.
— Верно, тогда скажу: от неё нет вреда.
— Скромность — кратчайший путь к неизвестности, — Хильзе туманно поглядела ей глаза в глаза.
— Когда есть, чем гордиться, можно себе её позволить.
— А если нечем?
— Тогда это предпочтительно.
— Хм… — улыбнулась Хильзе, поняв, что она побеждена в маленьком поединке словесности.
Кто-то закричал, чей-то визг, что-то разбилось. Сестра-Ашаи поморщилась, тронула когтем серьгу и посмотрела на Миланэ, что улеглась обратно на кровать и глядела в потолок, разделенный надвое большой деревянной балкой.
Взгляды встретились.
— Выпьешь всё-таки? — предложила Хильзе, чуть подмигнув.
— Нет, спасибо. Мне хватит, я уже успела сегодня.
— Так расскажи мне о своём дне, — растеклась Хильзе на подоконнике с бессилием самки. — Наверное, он был насыщенным.
Огненно-лунный силуэт Хильзе возле окна: огонь огней улицы, что празднует шумом и светом Ночь Героев, сень почти полной луны.
— О, мой Ваал. Прости меня, глупую, несведущую, невидящую, — спохватилась сестра, быстро соскочив с подоконника. — Ты хочешь есть! А я тебя пытаю разговором. Отчего молчишь?
И, не спрашивая больше, схватила её за руку.
— Ой, Хильзе, да я не одета, на мне только…
— Да пошли, говорю тебе. Никого здесь нет и больше сегодня не будет.
Миланэ усадили в столовой, за длинный стол, да приказали сидеть. Сестра-Ашаи ушла на кухню.
— Так как в библиотеке всё прошло? Ты, считай, целый день была. Долго ждала? — спросила она оттуда.
— Нет. Я зашла — а там пусто. Почти никого.
— Праздник, — вошла Хильзе, ухмыляясь. — Праздник… Вот, попей молока. Сыр. Молоко свежее. Я бы приготовила чего, да долго, и угли потухли.
— Спасибо.
Миланэ чувствовала себя весьма беззащитно в одной ночной рубахе, здесь, посреди столовой; как ни сядь, всё равно никак не получится с приличием — что свести лапы вместе, что закинуть лапу за лапу; ей казалось, что в неё жадным взором впились десятки глаз самцов, и не такой уж далёкий ночной шум праздника напоминал о жизни. Ей вдруг причудливо показалось, что она находится на некоей тёмной церемонии, вокруг безумие, и она — нагая, пьёт напиток вожделения, и она позволила себе с тёплым томлением то, что весьма любила делать, но позволялось это лишь наедине с собою: упиваясь молоком из кувшина, она пропустила струйки мимо рта, и они потекли по подбородку, каплями запятнали одеяние и стол.
Хильзе без удивления наблюдала за нею, сидя на стуле и облокотившись о его спинку.
Ученица вздохнула после жадно-страстного питья, хищно утёрлась и растёрла остатки молока по рукам. На её родине подобная манера пить характерна для львиц, как юных, так старых; конечно, при всех так не делают, это считается интимным ритуалом, что символизирует щедрость и плодовитость самки. Также это прямой намёк для льва, если львица пьёт при нём в такой манере. Миланэ помнит, как мать постоянно, раз-два в неделю, выходила утром вот так из дому, в одной шемизе и юбке без пояса, шла за дом, в сад, и вот так пила молоко, вино или медовую воду, чтобы проливалось и по ней, и на землю. Всегда говорила, что это «на достаток». На её южной родине, Андарии, без пояса замужние львицы на улицу не выходят, но для этого утреннего ритуала существовало общепринятое исключение.
Да, ещё считается, что молоко хорошо влияет на шерсть и кожу.
«Хотя я читала где-то в каком-то медицинском трактате, что молоко вообще взрослым вредно», — подумалось Миланэ.
— И что дальше? — спросила Хильзе наконец.
— Сначала меня отвели к Особому залу, Седьмому, как они его называют, — вдохнула воздух. — Там пришлось немного подождать на старшую Ваалу-Ирмайну, без неё нельзя получить доступ даже с застампованным поручением из Сидны. Знаешь её, Ирмайну?
— Знаю, но так, плохо, — неопределённо покачала рукой Хильзе.
— Потом меня завели в зал, я по каталогу нашла все книги, положила комментарии, старые забрала. Там книга такая была, «Снохождение», она оказалась в таком небольшом ящике. Вскрыла ящик, просмотрела её. Знаешь, такая… необычная вещь…
— Погоди… А как ты могла книгу просматривать? — сощурив глаз, спросила Хильзе.
Миланэ не то что бы испугалась или начала переживать, но уже чуть пожалела, что начала об этом говорить. На самом деле это весьма опасный, сокровенный, даже слегка отступнический опыт. И, как выясняется, Хильзе не только внимательно её слушает, но вполне себе представляет внутренние правила библиотеки.
— Так в том-то и дело. Печать почти на всех ящичках была поставлена как надо, посередине боковой стенки, а там… А у ящика «Снохождения» да ещё нескольких — наверху, у верхней крышки. Кто-то или ошибся или очень спешил. Но я это лишь потом выяснила, а тогда думала, что имею право печать сорвать. Ну, и сорвала. Потом увидела упущение, но было поздно. Если честно, то думала, что меня накажут, но Ирмайна потом сказала, что я не виновата, а повинен тот, кто ставил печати. Пожурила, но чуть-чуть…
Некоторое время Ваалу-Хильзе сосредоточенно нечто обдумывала.
— Так Ирмайны рядом не было, когда ты вскрывала? — она встала и зажгла от одной одинокой свечи, взятой со стола, ещё несколько свечек на полке.
— Нет. Она куда-то очень торопилась и оставила меня одну.
— И никого из служителей не было?
— Один, Хал его звали, но Ирмайна его потом забрала за собой… Да, к грандмастеру библиотеки, кажется.
Одну из свечей Хильзе поставила перед собою; свет падал на её лицо снизу вверх, отчего она обрела тайну облика и силу взгляда. Вообще, у неё вовсе не самый сильный взгляд, конечно, но, самое главное — он есть.
— Если честно, то ты совершила тот ещё проступок, — медленно вертела она свечу в руках, и Миланэ наблюдала за этим. — Книги в ящиках — книги первой группы. Ты, когда в приёмной расписывалась и стамповала документ — а так и было — ты строжайше клялась не трогать тех фондов, на которые у тебя нет разрешения. А особо из первой группы, что пропечатаны сургучом.
Миланэ опечалилась, уши прижались. Всё верно, так и есть.
— Не пойми меня превратно, — продолжала Хильзе. — Для меня всё — чепуха. Просто если бы Ирмайна увидела то, что ты листаешь книгу из ящика без разрешения… Понимаешь, что это значит для ученицы?
— Что? — подняла взгляд Миланэ.
— Есть целый библиотечный кодекс, — вздохнула Ваалу-Хильзе и, сняв свой амулет Ваала, зажала его в левой руке. — Я полгода провела в библиотеке Марны, знаю, что говорю. Чтение книг из Особого зала, неважно какой категории, приравнивается к распространению ересей и отступничества. Проклятье, простому хвосту за это просекутор дал бы года три каторжных работ, — рассматривала она собственный амулет. — А тебе, ученице у Приятия, нужно вообще быть чище воздуха, иначе — сама знаешь. Любая глупость может бросить на тебя тень. О мой Ваал, ты так глупо рисковала!