Тряхнула браслетом на левой руке. Старая привычка успокаивает.
Мимо проплывали дома, что утопали в зелени.
Поездка не была утомительной, несмотря на гробовое молчание её компаньона-хранителя. Дом сенатора оказался не таким большим, как представляла себе Миланэ. Она ожидала некоей вычурности, роскоши и неумеренности, а оказалось, что это обычный дом зажиточного марнского гражданина: длинный одноэтажный прямоугольник строгой архитектуры. Двери были открыты настежь, веяло пустотой. Миланэ ожидала, что будет полно приглашенных, что будет шум и гам светского повечерья, но ничего такого не наблюдалось и помине.
«Ваал мой, что я помню из патрицианского этикета?..»
Она не раз была на званых ужинах и пирах у богатых особ, главным образом в Сармане, ближайшем крупном городе возле Сидны, но в провинции нравы и манеры соблюдаются не так строго. Но как будет здесь?
Закатные лучи освещали холл.
— Приветствую, благородная гостья дома Сайстиллари. Смею узнать имя? — встретил её лев-управитель.
— Ваалу-Миланэ-Белсарра имеет честь войти в дом Сайстиллари, — незамедлительно ответила дочь Сидны.
Пол — холодный мрамор. На стенах — фрески.
— Прошу в гостевую комнату.
Тщательно омыть лапы, сначала в первом, потом… Ах да, патрицианский обычай — тебе омывают лапы, ты не делаешь этого сама. Львица-прислужница, железные кольца в ушах (дхаарка, не-Сунга, малоправная) очень тщательно проделывает это, перебирая каждый нижний коготь, а потом ещё чем-то смазывает лапу.
— Спасибо.
Львица посмотрела на Миланэ с каким-то болезненным удивлением, словно та не поблагодарила, а оскорбила. Чувствуя неловкость, Миланэ не стала задерживаться в гостевой комнате и лишь мельком посмотрелась в зеркало.
— Попрошу пройти за мной. Сир Тансарр с нетерпением ждёт львицу, — вёл её дальше лев-управитель; дальше — громко сказано: с десяток шагов, и он растворил двери атриума и тут же отошёл в сторону.
Там уже ждал, стоя посредине, лев в длинно-белой драпированной тоге.
Так, Милани, теперь знакомство по всем правилам. Не спеши.
«Я первая».
— Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи приветствует его мужество.
— Я ждал слышащую Ваала. Тансарр, из рода Сайстиллари, — он непринуждённо поцеловал её руку, причём с соблюдением тонкого правила: у Ашаи-Китрах принято целовать левую, а не правую руку, именно там, где серебряное кольцо.
«Эй, он не обязан этого делать», — вспыхнуло в её сознании. Любой патриций может этого не делать.
— Душа моя рада знакомству.
— Пусть слышащая Ваала разрешит обращаться «Ваалу-Миланэ».
— Не смею разрешать, но смею тепло принимать такое обращение.
Он увёл её за собой по длинному коридору, прочь из атриума.
— Мне хотелось побеседовать в непринужденной, близкой обстановке, без излишних формальностей. Потому пригласил слышащую Ваала на наш скромный семейный ужин.
— Это большая честь для меня.
— Ваалу-Миланэ достойна великой благодарности за отправку души моего брата по крови в Нахейм, — степенно говорил сенатор Тансарр, похожий на постаревшего, потяжелевшего и окрепшего Сингу. — Вынужден признать, что он не был украшением нашего рода, и я долгое время не поддерживал с ним отношений, а потому предпочел не явиться на сожжение. Возможно, это решение расходится с добрыми обычаями верных Сунгов, но я поступил именно так, — совершал он широкие жесты.
Вопреки собственному обычаю наблюдать за всем и подмечать всё, Миланэ вовсю прислушивалась к нему, навострив уши и не обращая внимания на остальное.
— У благородного льва, уверена, были свои причины.
— Тем не менее, по зову рода, я искренне признателен, что сиятельная слышащая Ваала нашла время и возможности для печальной церемонии в Ночь Героев. Не могу не восхититься такой отверженностью.
— Ашаи-Китрах назначены служить духу Сунгов.
Они вошли в небольшой обеденный зал, окна которого выходили на запад; светлые, изумительно красивые лучи освещали его. Миланэ сразу поняла, что трапеза не будет поминальной, и никакого траура в доме не соблюдается. По нраву патрициев, большой, но низкий столик с мраморной столешницей окружали три огромных, широких дивана с сонмом подушек, на которых вовсе не предполагалось сидеть, но возлегать. При поминальных трапезах все сидят на твёрдых скамьях; семья, которая блюдет траур, всегда завтракает, обедает и ужинает только сидя — это строгий обычай во всей Империи.
На столе, кроме фруктов на огромном подносе, высокого сосуда и двух серебряных кубков, больше ничего не было. Выглядело это немного странно. Всё же её пригласили, как хозяйку траурного обряда, и стоило соблюсти некие формальности. Но, похоже, хозяин дома не заботился об этом.
Начинало проясняться: дело либо в Синге, либо в каком-то личном вопросе самого сенатора. Ну да, ну да, скорее всего — атлас красоты.
«Внимай. Попробуй поймать его душу».
Он разлёгся.
Напротив, соблюдая все строгости, возлегла и Миланэ; левая рука держит правое запястье, правая ладонь обращена вниз: знак сдержанности, замкнутости, желания объяснений.
— Пожалуй, Ваалу-Миланэ увидит некую странность в том, — грузно пошевелился он, — что я не убит горем. Не хочу лицемерить и скажу, что с братом порвал очень давно, и показную скорбь считаю себя недостойной. Брат не отличался ни умом, ни честью, и я всё бы ему простил, но не гнусный проигрыш отцовского дела в карты. Грустная история рода, — развёл он руками.
Миланэ промолчала.
Помолчал и Тансарр, вероятно, выжидая её слова.
— Но всё же, отдавая дань Ваалу, почтим его память, — предложил Тансарр, и они вместе взяли со столика кубки, встали.
«Почтим», — кивнула Миланэ.
Они сели обратно. Знак хорошего расположения: сам хозяин подлил ей вина. Так патриции делают только для почетных гостей, обычно питьё наливают слуги. Это Миланэ прекрасно знала, и немало тому удивилась; настораживало, что она успела заработать здесь такой почёт.
— Пусть он вступит в свой Нахейм, — молвила Миланэ, осторожно поставив кубок.
Ай-яй. Бесподобное вино.
— Пусть, — равнодушно согласился Тансарр.
Они возлегли снова. Миланэ локтем оперлась о большую подушку и приложила палец к подбородку. Тансарр внимательно смотрел на неё, безо всякого смущения изучая взглядом; Миланэ глядела ему в глаза, старалась поймать взгляд, ухватить.
Наконец, Тансарр, утёршись, хлопнул два раза в ладоши.
— Позови Сингу и Ксаалу, — сказал он быстро подошедшему слуге,что возник словно из ниоткуда.
Слуга ушёл, а они остались.
— Я любил его, — внезапно изрёк он.
— Кого мы любим, на тех возлагаем надежды…
— …а надежды часто не оправдываются… — подхватил Тансарр известное изречение.
— …и тогда любовь исходит в прах…
— …а вместо приходит ненависть.
«Ненависть» он прибавил сам», — подумала Миланэ.
А вот и вошел Синга, виновник всего, а с ним — незнакомая, высокая львица, в чём-то похожая на Хильзе, но уже возраста силы.
— Рад видеть снова прекрасную дочь Сидны, — вежливо и обходительно поцеловал Синга её руку, сразу направившись к дочери Сидны, улыбаясь.
— Взаимно, Синга, благородный сын Тансарра, — ответила Миланэ, вставая для знакомства.
— Ксаала из рода Сайстиллари, супруга сира Тансарра, — первой начала его супруга, довольно скромно и без лишней вычурности.
— Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи приветствует её светлость.
Все разместились вокруг столика, и три прислужника начали расставлять яства: огромные, раскормленные донельзя жареные куры; не меньше пяти графинов с холодным питьём: разведённым шеришем, хересом, лимонной водой и просто водой; южные орехи — огромные, крепкие, с белой сердцевиной и жидкостью внутри них; ассорти из красной и белой рыбы; перепелиные и соловьиные яйца. Но всё это было ерундой и эпатажем для Миланэ по сравнению с отличной курицей с любимым имбирём.
Но вот Синга взял себе яблоко, обычно-банальное яблоко и начал грызть.
— Начни с основательного, Синга, — сказала ему мать, аккуратно открывающая ножку у большой куры.
— Да, дельная мысль, почему бы не отведать… — поддержал Тансарр.