…Ваалу-Миланэ-Белсарра легко, очень легко отпустила тетиву; всё ей казалось сном, игрой, стрельбой по мишени, как много раз, скучно и нудно, она стреляла вместе со своими сёстрами-дисципларами. И почти в тот же миг страшный лев с тёмно—красной мордой схватился за шею.
Тут-то драаги зарычали, создали невообразимый вой и шум. Что-то у них случилось
Она ощутила, что кто-то сильный, очень сильный, сдёргивает её прочь с повозки на сырую землю, держа локтем за шею, как жертву. Мир перед нею превратился в темноту и серость — это прикрыли большим щитом.
Уже потом воины-Сунги превознесли её, считая полубезумной и отважной, уже потом сотенный дренгир хватался за голову, представляя, что бы случилось, если бы не величайшее везение. Её могли убить, должны были убить — но вместо этого убила она. Она смотрела на мёртвого врага, поверженного её стрелой, и на его фиррана, убитого воинами — верный, он не захотел бросать хозяина.
— Ваалу-Миланэ, в следующий раз не будет такой удачи. Пожалуйста, я прошу: надо укрываться сразу. Сра-зу. Никакой стрельбы из лука. Мой добрые небеса, зачем благородная пошла на такой риск? — спрашивал сотенный, закрывая ладонью глаза и качая головой.
Миланэ пожала плечами, обрабатывая ему мазью рану на ладони. Будто бы она знала. Будто бы каждый из нас в любой миг может отдать отчёт, что и зачем делает.
— Ты убила вожака. У них есть поверье, что если вожака убивают, причём сразу, то это значит, что бог войны отвернулся от них. Поэтому драаги сразу убежали.
Он откинулся назад.
— Наверное, им было обидно, что их предводителя убила безгривая, — засмеялся он. Потом спохватился и дотронулся к её ладони: — Прошу прощения, благородная, не хотел обидеть. Они только так львиц называют. Мне рассказывали, что в их языке даже слова «львица» нет. Только нечто вроде «безгривая».
— Слава Ваалу, что принёс победу, — безразлично молвила Миланэ; гораздо глубже её волновало то, достаточно ли чист кусок ткани, которым перевязывала его ладонь.
Но всё это погодя, спустя.
Тогда, прикрытая щитом, она закрыла глаза. «Надо же, снова не удалось поспать», — тогда подумалось дочери Андарии, воспитаннице Сидны. — «Ничего. Я ещё досмотрю свои сны».
Да, именно Сидна — мать её духа, именно этот дисципларий послал её сюда отдавать служение Сунгам: учиться, каково оно быть с воинами. Когда Миланэ исполнился двадцать и один год, не осталось никаких сомнений, что она отправится на четырёхлунное служение на Востоке: невысокое происхождение, знание траурного церемониала, прекрасная игнимара, познания в фармации — с такой характеристикой нету шансов избежать такого служения. И когда час настал, а настал он двадцать четвёртого дня третьей Луны Вод 807 года Эры Империи, она отправилась из сердца Империи, прямо из дисциплария, на тёмный Восток. Стало даже легче, ведь судьба определилась: надо прожить эти четыре луны, и прожить достойно.
Долгим будет рассказ о том, как она пять сотен льенов (и целую неделю) добиралась к Второму Восточному Доминату; как заблудилась, не найдя указателей на дороге; как изумилась, узнав, что в форте сейчас расположилось иное соединение, и придётся идти ещё льенов десять пешком (чего не случилось, так как сжалившийся над нею командир крепости распорядился доставить её лошадьми). И когда она, наконец, прибыла в большой лагерь, находящийся на возвышенном плато, окруженный дикими лесами, состоящий сплошь из палаток, шатров, частокола, телег, оружия, грязи и самцов, то на целых четыре луны — время, показавшееся вечностью — попала в новый, доселе неведомый ей мир.
Разместили её, как и полагается — возле претория, шатра военачальника; конечно же, отдельно, в личном шатре, что большая роскошь по меркам военного лагеря. Ранее здесь обжилась сестра, некая Ваалу-Свайна, бывшая воспитанница Айнансгарда, которая уехала неделю назад после двухгодичного служения. Она и оставила в наследство Миланэ огромное количество ингредиентов для фармации (правда, мало какие оказались годными), пыль и грязь (в шатёр никто не заходил с дня её отбытия), закопченную чашу огня Ваала, несколько пар неплохих кнемид для лап (Миланэ пришлись маловаты), кучу тряпья, походную кровать, целый сундук рухляди и прочие вещи. У входа воины воткнули круглый символ — ном, обозначающий, что здесь обитает Ашаи. В тот же день Миланэ собрались поприветствовать все воины, выстроившись в открытое каре перед преторием. Командующий легионом, сир Уруз, в отличии миллиара, крупный лев лет сорока, но по облику — значительно старше, с совершенно непроницаемым лицом, выгорелой редкой гривой и выбитым клыком — встал возле неё. Говорил он неожиданно тихо. Ей почему-то казалось, что столь важный и сильный Сунг должен обладать громоподобным голосом.
Затем пришла её очередь. Миланэ волновалась, она не знала, что сказать этим суровым и страшным Сунгам, самцам, хотя и готовилась; потому её речь также была краткой, формальной. Поприветствовав их, Ваалу-Миланэ кратко поведала о себе, закончив так:
— Я рада, что судьба и Ваал даровали возможность служить вам, мои Сунги.
Потом игнимарой она зажгла огонь Ваала в чаше, который разнесли по лагерю факелами и свечными лампами.
И потекли дни.
Легион стоял здесь лагерем почти целую луну, поэтому всё оказалось обжитым. Она ждала, что хлопот будет невпроворот — некогда вверх посмотреть. На самом деле, дел было мало. На второй же день Миланэ споро сообразила наварить мази против москитов и вшей. Ей предложили постоянную охрану из двух воинов, согласно императиве ещё предыдущего правителя Сунгов; но Миланэ знала, что хороший тон — отказываться от этой охраны, так как внутри лагеря Ашаи не должно ничего грозить, а вовне она и так не ходит без сопровождения. Раз в неделю она возжигала огонь Ваала на центральной площади лагеря в хорошую погоду, в плохую — внутри претория. Традиционным стал ужин вместе с командующим легионом и приближенными к нему дренгирами, командирами когорт, во время которого все пытались играть в некий симулякр светскости, и Миланэ искренне подыгрывала, пытаясь скрасить им и себе серые, тоскливые дни.
Именно так, тоскливые. Лагерь стоял, ничего не происходило, никуда не двигался и не собирался двигаться. Она привыкла к воинам, они привыкли к ней. К её радости и удивлению, большинство оказались андарианцами — сыновьями её родной земли. Конечно же, она очень часто наведывалась в лазарет, но работы там оказывалось немного, и лечились лишь обычные для лагерей вещи вроде расстройства желудка, мелких, ненарочных ранений и прочего; с этой работой вполне справлялись легатный врач и пятеро его помощников. Формально, всякая дисциплара нуждается в сестре-Ашаи, которая будет наставлять её в служении Легате; но поскольку такой наставницы не было — Ашаи в Легате всегда в большом недостатке — то Миланэ имела право самолично управлять всем врачевательным хозяйством, но пользоваться правом этим не стала, по большинству готовя для врача лекарства на запас.
Каждая Ашаи в такой ситуации просто обречена на постоянное внимание. Воины приглядывались к ней и вскоре поняли, что Миланэ: спокойная, тихая, кроткая львица-Ашаи, и с нею никаких скандалов и волнений не будет; таковой она бы и осталась в их памяти. Но Миланэ прославилась, убив стрелой в шею вожака драагов. По сути, она в первый раз оказалась за пределами лагеря всерьёз и надолго; обоз направлялся в тыл, нападения варваров никто не ожидал, поэтому легат и отправил Миланэ вместе с обозом, чтобы и в город вышла, и взяла, что нужно. Безусловно, легат укорял себя за это решение, сотенный переволновался, но новость по лагерю прошла мгновенно, воины пришли в восторг, и тут она враз почувствовала, что её признали уже насовсем.
Дни потекли легче, светлее и даже как-то веселее.
Естественно, у Миланэ вызывала волнение ещё одна насущная и весьма деликатная проблема, известная многим-многим поколениям Ашаи-Китрах, которые сопровождали воинов Легаты Сунгов. По неписаной традиции, которой не одна сотня лет, Ашаи должна терпимо относиться к ухаживаниям главного дренгира того соединения, которому она назначена служить, даже если не горит желанием. Она хорошо запомнила, как он на третий день пригласил вечером к себе в преторий; понимая, что случиться может всякое, и этому всякому традиция не велит слишком сопротивляться, она привелась в порядок, вздохнула и вошла к нему, не подавая виду.