Легат прикрыл ладонью глаза и с шумом вздохнул. Воины зашумели:
— Почему она не давала её осмотреть?
— Ты что, не знаешь? К Вестающим нельзя прикасаться без разрешения, — зашумел кто-то сзади.
— А если умерла, тогда можно?
— Ну, видишь… наверное, и к мёртвым нельзя.
— Мой легат, что здесь делает ученица Вестающих?
Осознав произошедшую трагедию, легат совсем приуныл и крепко призадумался. Всё произошло на участке его ответственности, и теперь не миновать крупных неприятностей; с другой стороны, никто ничего не знал о разъезжающей здесь Вестающей… ладно, ученице Вестающих. Наверное, это даже хуже — они будут в ярости…
— Мой легат, откуда здесь она? — спросил когортенный Хайти, придерживая своего фиррана, который всё норовил понюхать тело.
— Не знаю.
Да уж, вот тебе и событие. Даже если бы они обнаружили здесь мёртвого льва из императорской семьи, то было бы меньше шума. Они-то хоть и очень важной, очень высокой крови, но всё-таки обычные. Простые смертные. Заменимые кем угодно. Здесь же — ученица Вестающих, особых Ашаи-Китрах, избранных среди избранных, отдельной касты, которая умеет то, что совершенно неподвластно другим; Вестающих не шесть тысяч, нет, их даже не шесть сотен. На всю сорокамиллионную Империю Сунгов их всего шестьдесят шесть. И теперь одна из них потеряла ученицу.
— Но как так… — зашумели воины.
— Мне кажется… — начал было когортенный, но не успел:
— Тихо! — рыкнул легат. — Миланэ, что теперь?
Кто-кто, а мастерица траурного церемониала Миланэ знала, что теперь.
— Осторожно возьмите её и пойдём к лагерю. Подберите все вещи, которые сможете найти.
Вскоре она была в своём шатре. Несчастного льва, что сумел спастись, пришлось выставить наружу — ему нельзя смотреть на то, что будет. Дисциплара разместила тело ученицы на импровизированном погребальном столе, накрыла его красной льняной тканью; о, у неё в избытке этой ткани, ибо каждого Сунга предписано сжигать на тофете именно в ней; зажгла игнимарой чашу Ваала с маслом и поставила у лап ученицы. Теперь тело надо завить в ткань, и она приступила; это оказалось непросто, и пришлось пользоваться сирной, чтобы освободить окоченевшее тело от одежды; запах уже был явственным: пришлось нанести себе под нос мазь из камфоры, мятного масла и гвоздичного экстракта; от неё щиплет и греет, но стерпится. Как полагается, она напевала себе под нос мотивы погребальных пений и вдруг обнаружила нечто необычное.
Ученица получила несколько больших ранений в грудь: её убивали без жалости, даже не пытаясь пленить, что, вообще-то, странно — такая пленница на вес золота. Но под одеждой, под нижней рубашкой Миланэ нашла книгу; именно её ученица прижимала к себе перед смертью. Книга была довольно большая, почти в две ладони в высоту, с дорогой кожаной обложкой; и обложка, и страницы вымарались в крови. Поначалу Миланэ решила, что это нечто вроде дневника, хотя такой большой дневник она видела впервые в жизни. Подумав, что книга может как-то прояснить случившееся, подошла поближе к свету.
Раскрыв первые страницы, нахмурилась.
— Малиэль, из рода Млиссари, — прочла вслух. — Сно-хо-жде-ни-е.
Перевернула дальше.
Там была нарисована какая-то львица-Ашаи: она восседала на нечётко-условной скамейке, заложив лапу за лапу. Нарисована очень хорошо. Взгляд львицы на рисунке излучал доброе расположение, вся её фигура выражала благожелательность. Но приглядевшись, Миланэ заметила, что не всё так просто. Художник мастерски передал выражение, и после некоторой рефлексии и прислушиванию к внутреннему чувству, она определила, что изображена некая зловесёлая мудрость. Оставалась впечатление, что многие хотели поймать и растоптать эту львицу, но та выкрутилась, да ещё с прибылью для себя — и теперь улыбалась неведомой читательнице.
«Сколько всего можно нафантазировать с одной картинки», — усмехнулась Миланэ.
Нашлось ещё кое-что, дописанное карандашом под рисунком:
— Превосходной ученице Ам… от наставницы Да…
Имена нельзя было разобрать: краешек затёк кровью.
Быстро пролистала, краем глаза заметив, что в книге имелись схемы и рисунки. Остановилась на случайной странице, снова прочла вслух:
— …к этим вещам не стоит прикасаться, сновидица, а особо, если подле них есть вода. Ты помни: любой поток воды уносит сознание прочь, но уносит непредсказуемо, и только бесконечно уверенные в силе вольны этим пользоваться…
Осторожно закрыв книгу, добавила от себя:
— Хм.
Непонятное. Но Миланэ смекнула: это явно какая-то ценная книга для Вестающих, хотя название показалось очень-очень смутно, но знакомым. Естественно, сновидение — их стезя, а книга именно о нём; тут нечего задумываться простым Ашаи. Есть Ваал, есть вера, есть Сунги — вот и все истины.
Как бы там ни было, книга не могла ничем помочь; завернув её в попавшуюся под руку чёрную ткань, она поставила свёрток к немногим личным вещам ученицы. Она как раз умывала ладони в большом чане, закончив заворачивать тело в красную ткань, как тут в шатёр зашёл легат.
— Однако, вот же обязанность для молодой львицы: возиться с неживым телом, — сходу сказал он и уверенно опёрся локтем на подпорку шатра.
— Таково служение Ашаи, — вильнув хвостом, молвила Миланэ и закончила мыть руки.
— Но ты ведь не выбирала, кем станешь, — следил он за нею взглядом.
Сложив полотенце, Миланэ заткнула его за пояс.
— Ашаи шутят, что никто не выбирает, — скрестила руки на груди.
— Вот те на… А может вы не шутите?
Миланэ вздохнула, посмотрев в сторону. Ну давай же, выговорись. Ты не ведь не пришёл за праздным разговором.
— Ничего не понимаю, — лев тяжело присел на сундук. — Как это могло случиться? Я служу Легате уже двадцать лет. Всякий раз, когда приезжает Вестающая, ученица Вестающей, представитель Вестающей или… — тут он грязно выругался, — …любимый кот Вестающей, то об этом трубят во все рога. И всякий раз я ненавидел весь этот переполох. Теперь — вот! — бессильно указал он на тело. — Жаль, конечно, но…
Миланэ остановилась напротив него, уставив руки в бока:
— Но сира будут ругать.
— О, нет, меня не просто будут ругать, — потёр легат глаза. — По мне так проедутся когтями, что…
Дочь Андарии поглядела на покойницу.
— Мы ведь действительно ничего не знали, — полувопросительно молвила она.
— Да откуда? Ни одной вести, директивы, приказа, указа, декреталии, циркуляра, императивы — ни-че-го! — легат нервно встал. Потом снова сел: — В общем, гонцы посланы. Завтра её приедут забирать.
— Остальные уже в лагере?
— Какие остальные? — закачал он головой, ударяя себя по затылку.
— Погибшие. Им ведь нужно провести сожжение, — с укором львицы сказала Миланэ.
— А, да… Хотя нет, давай с этим не спешить. Завтра приедут умные головы, завтра они посмотрят на них, завтра всё скажут, — выставил он ладони.
Миланэ вздохнула, потирая пальцы. Ей не очень нравился тон и настрой Уруза. Куда-то испарилась его обычная уверенность, самцовая такая, на грани деспотии.
— Как та львица-прислужница? — увела Миланэ разговор от гнетущей молчанки.
— Спит. Как и тот, раненный.
— Она что-нибудь рассказала?
— Напали, говорит. Никого не пленили, всех убивали. Необычно для драагов. Выжила, притворившись мёртвой. Ладно… ты остаёшься здесь?
— Да. Пусть сир прикажет поставить на входе часовых. Я не буду спать всю ночь.
И Ваалу-Миланэ осталась одна. В суматохе всего дня некогда было осознавать случившееся, но теперь наступил вечер — время раздумий; в шатре потемнело. Полыхало пламя в чаше Ваала, зажжённое от её ладоней, давая причудливые блики и тени.
— Куда ж ты поехала, родимая? — тихо сказала Миланэ, оставив наконец наводить порядок в шатре и присев. — Теперь нам поздно чаяться; видишь — теперь мы тут одни.
Конечно, ответа не последовало.
Хоть её сердце стало чуть тверже за несколько лун, что провела на Востоке, но оттого — ничуть не менее чутким. Потому ей было бесконечно жаль сестру по духу и тропе, львицу-Сунгу неизвестного имени-происхождения, и кто-то наверняка должен ответить за то, что направил её таким гибельным путём. Это ведь была совсем молодая львица, не более двадцати лет.