Бертрис Смолл
Снова любить
ПРОЛОГ. БРИТАНИЯ. 44 – 406 годы
Кельтский воин из племени катувеллони лежал лицом вниз в грязи на дымящейся земле. Его обнаженное избитое, израненное тело было окрашено в синий цвет. Вокруг лежали тысячи мертвых и умирающих соплеменников, а римские легионеры, методически продвигаясь по полю битвы, добивали тех несчастных, которые все еще цеплялись за жизнь. Он услышал крики слетевшихся хищных птиц, и дрожь пробежала по его телу.
Неподалеку стояла группа римских военачальников, наблюдая за происходящим. Слегка повернув голову, он посмотрел на них сквозь приоткрытые веки и, к своему удивлению, узнал самого императора. Воин украдкой приблизил руку к своему дротику. Его пальцы потихоньку охватили древко, ощутив привычное удобство гладкого обожженного дерева. Он едва дышал – дыхание причиняло ему сильную боль.
С нечеловеческим усилием он приподнялся, затем с дьявольским криком, вложив в бросок все оставшиеся силы, метнул свое оружие прямо в римского императора. К глубокому разочарованию воина, высокий молодой трибун, стоящий в группе, среагировал гораздо быстрее, чем можно было предположить, и заслонил императора, приняв удар дротика на свой наколенник.
Катувеллонский воин не успел оценить храбрость юноши. Он был уже мертв; второй трибун отсек ему голову, также выскочив вперед на защиту императора. Окровавленная голова с длинными спутанными волосами покатилась по земле, остановившись у ног императора.
Клавдий посмотрел вниз и глубоко вздохнул. Он узнал одного из личных телохранителей предводителя племени катувеллони. Он приметил юношу, когда катувеллони прибыли на мирные переговоры, хотя при этом они коварно стянули свои силы, рассчитывая изгнать римлян из Британии. У молодого человека было крошечное, но очень заметное родимое пятно на левой скуле. Клавдий, как и другие его воины, был ранен. Он печально покачал головой: война отвратительное дело. Как много загублено молодых жизней, подобно этой. Юноши воевали и погибали, а такие, как он, старики планировали эти войны. Он отвернулся от отрубленной головы и посмотрел на трибуна, защитившего его от неминуемой смерти.
– Как он? – спросил император лекаря, который стоял на коленях перед распростертым на земле трибуном, пытаясь остановить кровь.
– Будет жить, – последовал суровый ответ, – но воевать больше не сможет, цезарь. Дротик, по Божьей милости, только пробил коленную кость и повредил сухожилия. Юноша останется хромым до конца своих дней.
Клавдий кивнул, затем спросил раненого:
– Как твое имя, трибун?
– Флавий Друзас, цезарь.
– Тогда нет ли между нами родственных связей? – воскликнул удивленно император; его собственное имя было Клавдий Друзас Неро.
– Отдаленные, цезарь.
– Кто твой отец?
– Тит Друзас, цезарь, и мой брат тоже Тит.
– Так, – промолвил император задумчиво. – Твой отец в сенате. Насколько я помню, он достойный человек.
– Да, цезарь.
– Ты трибун латиклавия четырнадцатой когорты, – отметил император, оглядев доспехи юноши. – Теперь, я полагаю, ты должен отправиться домой, Флавий Друзас.
– Да, цезарь, – последовал покорный ответ, но Клавдию послышалось нечто большее, чем разочарование, в голосе молодого человека.
– Ты не хочешь домой? – спросил он. – Разве у тебя нет юной возлюбленной или жены, с нетерпением ожидающей твоего возвращения? Как долго ты был в четырнадцатой когорте, Флавий Друзас?
– Почти три года, цезарь. Я надеялся сделать карьеру в армии. Я младший сын Тита Друзаса. У меня есть еще три брата. Самый старший последует, конечно, по стопам отца, а Гай и Луций – члены магистрата. Еще один член магистрата от семьи Друзаса – и нас обвинят в монополии, – закончил Флавий Друзас с легкой улыбкой. Затем вздрогнул от боли и побледнел: лекарь из его ноги извлек дроги к.
Клавдий почти застонал, сочувствуя страданиям юноши. Хотя звание трибуна латиклавия ниже звания командира легиона, оно считалось почетным. В состав каждого легиона входили шесть трибунов, пять из них обычно были закаленными в боях ветеранами. Звание трибуна латиклавия, как правило, присваивалось юноше до двадцати лет из знатной семьи, которого посылали на два или три года в армию, чтобы воспитать, или скрыть юношеские грешки, или отвлечь от дурных товарищей. Обычно в конце срока трибун латиклавия возвращался домой на должность члена магистрата к богатой жене.
Император обратился к командиру легиона:
– Он хороший солдат, Алий Маджеста? Командир легиона кивнул:
– Самый лучший, цезарь. Он пришел к нам, как и все они, зеленым молокососом, но в отличие от остальных, что побывали у меня за время службы, Флавий Друзас был настойчив в учебе. Он остался, в то время как другие мои трибуны уходили через год. Я планировал повысить его в звании. – Он посмотрел на побледневшего юношу. – Жаль, цезарь. Он хороший военачальник, но я не могу держать хромого трибуна.
Клавдий испытывал искушение спросить у Алия Маджесты, какая должна быть у человека походка, чтобы принимать правильные военные решения, но воздержался. Его собственная хромота и заикание всю жизнь были причиной насмешек. Он считался ни на что не годным даже в своей собственной семье. Но когда его ужасного племянника Калигулу свергли и убили, армия обратилась к нему с призывом править Римом. Клавдий лучше, чем кто-либо, сознавал, с какой проблемой столкнулся Флавий Друзас. Предубеждение подобного рода трудно побороть, – Ты получишь награду за спасение моей жизни, – сказал он твердо.
– Я только выполнил свой долг, цезарь! – запротестовал молодой трибун.
– И, выполняя его, поставил крест на своей военной карьере, – ответил император. – Что ждет тебя дома? У тебя ничего нет, поскольку ты младший сын. Спасая мою жизнь, ты, в сущности, погубил свою, Флавий Друзас. Я нарушу благородные традиции цезарей, если допущу такое. Я предлагаю тебе одно из двух. Подумай хорошенько, прежде чем выбрать. Вернись в Рим с почестями, если пожелаешь. Я дам тебе благородную жену и пенсию до конца твоих дней. Или останься здесь, в Британии. Я дам тебе земли в вечное пользование, дам денег, чтобы ты мог построить дом.
Флавий Друзас задумался. Вернувшись в Рим, он будет вынужден, с благородной женой или без нее, жить в отцовском доме, который однажды станет домом старшего брата. Его пенсии вряд ли хватит, чтобы купить собственный дом. Его жена сама может оказаться младшей дочерью без приданого. Как они обеспечат приданое дочерям или карьеру сыновьям? Если же он останется в Британии, у него будут собственные земли. Он никому не будет обязан. Он станет основателем новой ветви семьи и упорным трудом достигнет богатства.
– Я остаюсь в Британии, цезарь, – сказал он, чувствуя, что принял правильное решение.
– Вот так, – рассказывал своим детям Тит Друзас Кориниум летом 406 года, – наша семья прибыла на эту землю триста шестьдесят два года тому назад. Первый прибывший, Флавий Друзас, был еще жив, когда королева Бодисия восстала против Рима. Несмотря на то что в городе, где обосновался Кориниум, было спокойно, он решил для блага семьи породниться с кельтами, а не посылать за римскими женами. Так его сыновья нашли жен в племени добунни, а сыновья и дочери, которые появились вслед за ними, смешались в браке с кельтскими и римскими британцами, и так до наших дней.
– А теперь Рим оставляет Британию, – промолвила жена Тита Джулия.
– Приятное избавление, – отозвался Тит. – Рим кончился. Римляне, должно быть, при этом испытывают горькие чувства. Лучше мы, британцы, раз и навсегда избавимся от Рима, чем поставим на карту собственные судьбы. Если мы не сделаем этого, саксонцы, переселившиеся из Северной Галлии и из Рейнских земель на наш юго-восточный берег, будут продвигаться в глубь страны и поглотят нас.
Молодые люди озорно улыбнулись друг другу. Их отец всегда так мрачен.
– О, Тит, – проворчала Джулия. – Саксонцы просто крестьяне. Мы цивилизованные люди, вряд ли они победят нас.
– Да, достаточно цивилизованные, – согласился Тит. – Может быть, поэтому я опасаюсь за Британию. – Он поднял своего младшего сына Гая, который играл на полу. – Когда люди становятся такими цивилизованными, что не боятся варваров у своих ворот, опасность очень велика. Боюсь, маленький Гай и его дети пострадают от нашего безрассудства.