Я терпеливо ждал и вдруг попросил:
— Дайте мне собаку.
— Ого! — сказал Витька. — Чего захотел. Моряка ему.
— Не насовсем. Только на сегодня.
— Ну, на сегодня можно, — неуверенно пробормотал Витька.
— Бери, — решил Женька. — Зачем он тебе?
Я не успел ответить. Женька кинулся к брату.
— Дай, я буду показывать.
— Ты не умеешь.
— Как — не умею? Я в первый день уже показывал.
— Показывал, — презрительно фыркнул Витька. — Все валики свертел, вот как ты показывал.
— Нет, это ты свертел. Ты все дни его крутишь, а не я. Теперь мой черед…
Женька полез к аппарату. Брат оттолкнул его.
— Ты не толкайся.
— А ты отстань.
— Ага, ты так, да? Ты так! — Женька забежал спереди, сдернул объектив с аппарата и заплясал вокруг брата. — Обманули дурака на четыре кулака…
Витька ощетинился и угрожающе двинулся на Женьку.
— А ну, отдай.
— Ишь, чего захотел.
— Отдай, тебе говорят!
Они уже лезли друг на друга. На стене вместо четкого прямоугольника тлел теперь расплывшийся желтый круг, и в нем копошились две большие уродливые тени братьев.
Я вышел в коридор, плотно прикрыл дверь за собой. Во дворе я отвязал Моряка с цепи. Он обрадованно прыгал и тыкался мокрой мохнатой мордой мне в лицо, норовя лизнуть. За ошейник я вытащил пса на улицу, свистнул, хлопнул ладонью по ноге и он побежал со мной, сбоку и чуть впереди, черный, коротколапый и добрый.
Мама снова работала в ночь. Я открыл дверь. Моряк вбежал в комнату и начал обнюхивать все углы. На столе еще тоненько попискивал самовар. Намокшая марля свешивалась из-под крышки. В нее были завернуты картофелины, аккуратно уложенные вокруг трубы. Я достал их, вынул из стола хлеб и солонку и стал есть. Моряк, усевшись на задние лапы и колотя хвостом по половице, жадно заглядывал мне в рот. Я бросил ему картофелину. Он поймал ее распахнувшейся пастью и тут же проглотил. И снова заискивающе уставился на меня. Я бросил еще одну. Он чавкал, сутуля спину, торопливо подхватывал языком рассыпавшуюся в зубах картофелину, и снова вскидывал на меня глаза, все такие же голодные. Я поискал, что бы ему еще дать, и увидел, что нечего.
— Все, — сказал я сердито. — Ты слопал мой ужин.
Моряк не понял. Он начал повизгивать, потом лаять. Соседка застучала в стену — было уже поздно. Я взял пса за ошейник и выволок в коридор. Он протестующе скулил, скреб лапами обивку на двери. Я с легким сердцем отпустил бы его, но боялся, что он затеряется, а завтра надо было вернуть его хозяевам.
Моряк вдруг залаял, но тревожно, словно предупреждая об опасности. Я открыл дверь.
— Тихо, — прикрикнул я на Моряка, отпихивая его ногой от двери, — Проходи, Венка. Чего так поздно?
Венка дернул плечом, боком прошел в комнату.
— Так, скучно дома. Откуда у тебя собака? Купил?
— Не, попросил на одну ночь.
— Зачем?
— Так…
Венка глубокомысленно вгляделся в меня, качнул головой.
И застыл на стуле в углу, скукожившись, вобрав голову в плечи — маленький, похожий на сирого осеннего воробья. Казалось, он ждал чего-то и потому сидел молча, так терпеливо, так понуро, будто у двери в учительскую. Я физически ощущал это его ожидание и мучительно соображал, о чем бы заговорить. Как назло все мысли мои кружились возле Дольки, вернее, сосущей пустоты, которая от него осталась, были они невеселы, Я некоторое время перебирал их одну за другой и неожиданно предложил:
— Давай Петю Базанова вместе защищать. И нас снова будет четверо…
Венка оживился, обрадовался:
— Это ты здорово придумал. Нет, ты сам не знаешь, как ты хорошо придумал! Пусть он будет за Дольку, а мы ему — как Долька…
«Горит свечи огарочек…»В нашем классе уже полмесяца ходила по рукам небольшая, в бумажном переплете, книга. На переменах те, что уже прочитали ее, собирались вместе и взахлеб говорили о каком-то летчике, который был сбит в бою, упал глубоко в тылу врага и зимой, ползком пробирался к своим.
— Вот это человек, вот бы так…
— Тебе слабо.
— Откуда ты знаешь? А вот и не слабо.
— Да полно, выдумано все это. Книги всегда выдумывают.
— А может, и не выдумка? Мало ли было на войне…
Наконец книга дошла до меня — уже без обложки и титульного листа, зачитанная, с каплями воска на страницах.
— Только на ночь, — предупредил меня Ленька Солодов. — Завтра чтобы принести.