В углу Вася не скучает. Ему достаточно остановить на чем-то взгляд, вот хотя бы на масляной краске стены, там, где отпечатались на ней, будто след коготков котенка, волоски малярной кисти, прищурить глаза — вот так, и… и он видит все, что придет ему на ум. На этот раз он видит себя милиционером, высоким и сильным, как участковый, в новой шинели, с тяжелым пистолетом в скрипучей коричневой кобуре. Он защищает детей от глупых собак, и те улепетывают от него в свои дворы, поджимая хвост. Он задерживает бандита, которого показывали недавно по телевизору, и его награждают орденом, и с этим орденом на груди — своим, не маминым — он приходит в группу на новогодний утренник. Пусть теперь Марина Аркадьевна попробует сказать, что у него нет своих наград, а чужие, пусть даже и мамины, носить нехорошо.
— Это мой орден, — ответит он гордо. — Я его заработал…
Покуда Вася развлекает себя, устремив блестящие глаза в стену, хрупкая, добрая Таня — вот уж, действительно, жалельщица — с оглядкой на Марину Аркадьевну, что занята приготовлениями к обеду, потихоньку подвигается к Васе, берет из алфавитного набора фишки и, выбрав из них те, что с волком, аистом, солнышком и яблоком, кладет их рядком на ковер. Получается слово «вя-са». Это означает, что она простила ему и царапину, и обиду и не одобряет строгость «испытательницы» — так дети называют Марину Аркадьевну. За обедом она отдает Васе свою конфетку. Сначала, конечно, она разворачивает бумажку, смотрит на коричневый батончик, нюхает его, потом вздыхает по-детски легко и коротко и протягивает другу.
— Ешь, Вася. Мама говорит — мне нельзя есть конфеты, у меня зубки плохие.
И, приоткрыв рот, она показывает Васе свои зубки, мелкие, точно у мышки, в рыжеватом налете, а он смотрит, серьезно кивает и закладывает конфету за щеку.
На работе день до обеда тянется медленно, неохотно. В «мертвый час» и он словно бы дремлет, белый и тихий, как старая нянечка в халате. А вот после «мертвого часа» под горку катится. Может, и верно — под горку спешит к вечеру, точно человек, разрешивший все дневные заботы свои и одолеваемый усталостью.
«Мертвый час». Двадцать три белых кроватки заняли все пространство комнаты. Белизна пододеяльников, простыней и подушек, белизна потолка и оконных рам, белизна устланной снегами земли. Спят или делают вид, что спят, Вася, Таня, Игорь, Славик, Наташа, Юра… Возле кроватки Васи, словно верный пес, лежит уродливый, пахнущий спичками самопал. Принеси его Игорь, Славик или Андрей, воспитательница просто бы выбросила эту штуку, и погрозила пальцем: «Такие вещи нельзя носить к нам». Но с Васей все сложней, неизвестно, чем отзовется эта конфискация, и Марина Аркадьевна, подумав, поднимает ружьецо с пола, выносит в коридор и ставит в шкафчик, на дверце которого нарисованы две вишенки и в котором ждут Васю его пальто, шапка и шарф. Потом она идет в кабинет заведующей, что находится на том же этаже, и там, вежливо улыбаясь, пересказывает новую Васину историю. Заведующая, полная, молодящаяся женщина, любезно выслушивает ее, поглядывая на свое отражение в зеркале, вернее, на сивый парик, который делает ее странно похожей на Ломоносова.
— Представляю, что из него дальше выйдет, — говорит она, качает головой и с женской непоследовательностью спрашивает: — Ну, что мой парик? Мне все кажется — сидит неудобно, отдельно…
— Да что вы, чудесно.
— Ну-ну, — кивает заведующая небрежно, догадываясь, что в словах воспитательницы больше желания угодить ей, чем правды. — А я-то думаю — как на корове седло…
На кухне Марина Аркадьевна пересказывает Васину историю поварихе, раздатчице и посудомойке. Благодушная толстая поварха смеется до слез в глазах и вдруг начинает по-настоящему плакать, сморкаясь в уголок обширного фартука.
— Вот ведь какой. Мамку жалеет. Мамку защищать хочет, а сам-от мал, слаб… Тут его защищать надо…
Она долго еще вздыхает — шумно, кажется, всем своим сдобным широким телом, долго говорит о Васе, его маме и непутевом отце. Марина Аркадьевна тоже вздыхает, но по иной причине: в кухне душно пахнет горелым маслом и кипяченым молоком, от плиты сухой жар наплывает волнами. Повариха сует ей горячую булочку, маленькую и золотистую, как веснушка.
Марина Аркадьевна возвращается в свою группу и за дверью еще слышит, как там, в белой, подсиненной по углам тишине, будто попугайчики, чирикают ребята — те, что и не засыпали, те, что проснулись, те, кого разбудили соседи. А Вася спит по-настоящему. Лицо его порозовело, стало пухлым, выражение у него воодушевленное, отважное. Кто знает, что ему снится, какие подвиги он там совершает?.. Повариха тетя Оля права. Есть в этом парнишечке хорошее, но из чего оно растет, может, именно из неблагополучия, и сохранится ли, выживет ли?