Я разулся, и окинул квартиру взглядом всё остальное, что бардак не успел тронуть. Он провёл меня на кухню, включил музыку, и стал пританцовывать, разливать пиво, что-то рассказывая, то подпевая. И он умел это делать. Я его любил за его открытость ко мне, а он любил во мне-то же самое. Мы знали друг друга как никто другой, и я заранее знал, что этот неуклюжий разольёт на стол пиво. Ну не умеет же наливать, эх. Мне позвонил товарищ, и сказал, что занятия отменяются вовсе из-за погодных условий, и мне стало вообще жить легче. Ну не любил я прогуливать, хоть убей. Песни и пляски уже были, а к пиву они ещё не притронулись.
- Ну что? Первый тост за что?
Я хотел было пошутить, да ещё и в рифму, но это было очень аморально, антисемизмом попахивает, и потому мы стали придумывать тосты. М-да… вот уж чем я не занимался на втором десятке лет. Если «За рыжих женщин» ещё можно было понять, то тост за «Собачий корм», потому что он практичен в кормёжке собак, было странновато. Первый тост они отдали за светлое будущее, или мягкое утро без головной боли, и, взявшись на брудершафт, осушили пивные кружки, принимаясь, есть пиццу.
Сколько разговоров тогда было … в жизни так языком не чесал, как тогда. Горло осушилось от разговора, или от смеха, не знаю, но знал я точно одно: пиво хорошо развязывает язык. Истории детства наполняли жизнь всё более яркими красками, словно кто-то вообще уронил целую палитру в неё. Потом мы стали подпевать песни, что нравились нам ранее, когда мы были юнцами вовсе. Потом мы закружились в танце, и Ахиллес, сбил со стола чашку, и та вдребезги разбилась. «Не беда» - сказал он, продолжая танец, и мы снова обнялись и хохотали. Затем мы пошли в зал, и включили телевизор, и вместе смеялись с каждой глупой фразы кого-то. Это было прекрасно, уже давно я не встречал такого человека как он. Он спрашивал у меня всё: начиная с женщин, заканчивая оценками.
После нашей попойки мы поехали с остатками хмельного к нашему любимому месту. В деревню, в которой мы провели детство. Деревня была совсем не та, которую я помнил. Мы оставили машину и шли по мокрой лужайке, которая только стала зеленеть, но тотчас покрылась белой пеленой снега. Переходя речку, я поскользнулся и промочил ногу, но мы смеялись, и потому мне было не обидно. Родные и знакомые места детства, от которых то и дело подходил к горлу ком. Мы всматривались в знакомые поляны, лес, что был в далече, и всё что нас окружало. Я любил здесь проводить часы своего детства. Прекрасные часы. Я был мал, и мой дом был – эти леса и поляна. Весь мир лежал у моих ног. Непокоренный мир моего детства… Мои взгляды на жизнь формировались здесь, читая книги в тени большого дуба. Это были лучшие книги, что я читал.
Величественный дуб на вершине бугра, что вырос на сильных ветрах. Огромный дуб был нашим любимым местом. Мы постоянно провожали закат здесь, как и сейчас. Мы сели у его корней и смотрели в закат, попивая пиво. Я повернулся и смотрел в его лицо очень долго, мне не хватало его. Ахиллес облокотился о моё плечё, и мне было ужасно приятно … потом я вновь обернулся, но его уже не было; он исчез. Навсегда. Но мне было всё так же «Ужасно приятно», хотя и тотчас стало грустно и печально.
Его нет уже много лет, а этот сон постоянно терзает меня, и заставляет просыпаться в слезах. Как и сейчас. Я проснулся и сел на край кровати. Глянул в окно; шёл снег, как там, во сне, но я всё представлял тот дуб и те вечерние закаты. Я нашёл свой приют здесь, среди серых и холодных многоэтажек. Будильник запел свою Лебединую песнь. Снова.
Конец