Внезапно Ноэль стало жарко. Несмотря на включенный кондиционер, температура в приемной приблизилась к сорока градусам. Ноэль дотянулась до столика с потрепанными журналами, взяла один, начала было обмахиваться им, как веером, и вдруг замерла: сидящая напротив Сильвия Хокмен таращилась на нее в упор. Голова жирной Сильвии сидела прямо на плечах, она напоминала старую толстую кошку, а жесткие волоски, торчащие из многочисленных бородавок у нее на лице, усиливали сходство. Как и подобало владелице единственного в городе магазина подарков «Корзина», Сильвия поспешила раздуть скандал, прошептав, что Ноэль Ван Дорен обливается потом, как осужденный по пути к виселице.
В этот момент дверь кабинета открылась, и в приемную вышел встрепанный Хэнк Рейнолдс в мятых хлопчатобумажных брюках и белом халате, но с улыбкой, на которую охотно отвечали больные дети. Даже с лица Сильвии исчезла кислая гримаса.
По мнению Ноэль, врачу было лет тридцать пять. Среднего роста, шатен с едва намечающимися залысинами, он не принадлежал к числу красавцев с классическими чертами лица, но буквально излучал доброту. Мягкие губы постоянно растягивались в дружеской улыбке, умные карие глаза поблескивали, окруженные лучиками морщинок, и собеседники невольно переставали замечать изъяны его внешности.
Неожиданно Ноэль охватило желание броситься в кабинет и забраться на смотровой стол. Ей вспомнилось, как в детстве доктор Мэтьюз приставлял к ее груди стетоскоп, придерживая ее за плечо огромной ладонью в старческих коричневых пятнах. Как ей хотелось, чтобы теперь все было так же просто, чтобы все ее затруднения разрешились с помощью неразборчиво нацарапанного рецепта, ложечки микстуры, вишневого леденца из коробки!
Хэнк обвел посетителей взглядом и остановил его на бабушке Ноэль.
— Теперь ваша очередь, миссис Куинн.
Но бабушка не шелохнулась, только покачала головой.
— Спасибо, доктор, но я была бы признательна, если бы сначала вы приняли мою внучку.
Хэнк повернулся к Ноэль.
— А что с вами?
Ноэль указала на свою ступню, на которой кожа между ремешками сандалии уже стала лиловой.
— Должно быть, я просто растянула ногу. Кажется, кости целы. — Она осознала, что взгляды всех присутствующих прикованы к ней, и с ужасом поняла, что с трудом сдерживает слезы.
— Сейчас посмотрим. — Хэнк помог ей встать и под локоть повел в кабинет.
В кабинете все осталось по-прежнему. Ноэль с детства помнила коричневую кушетку, застеленную в ногах бумагой, серые металлические шкафы, высокий стол, покрытый розоватой пластмассой. Здесь даже пахло так же, как во времена доктора Мэтьюза, — спиртом и вишневыми леденцами.
— Мне следовало заранее договориться о приеме, — виновато произнесла она, взбираясь на смотровой стол. — Но поскольку я все равно направлялась к вам, я…
Она умолкла и поморщилась: врач расстегнул ее сандалию и осторожно ощупал щиколотку. Хэнк сидел на низком табурете, склонившись над ногой Ноэль, а она смотрела на его шею — бледную ниже линии загара, под оттопыренным воротником светло-голубой рубашки. Она заметила, что врачу давно следовало бы подстричься; отросшие пряди волос, образующие треугольник на затылке, придавали ему беспомощный вид.
Когда он поднял голову, его глаза задорно поблескивали.
— Какую новость вы хотите услышать первой — хорошую или плохую?
— Если плохая новость — перелом, это еще не самое страшное событие сегодняшнего дня, — мрачно заверила его Ноэль.
Хэнк не стал вдаваться в подробности.
— Тогда начнем с самого хорошего. На всякий случай я мог бы сделать рентген, но я на девяносто девять процентов убежден, что у вас просто сильное растяжение. — Его улыбка стала шире. — А плохая новость такова: то, обо что вы ударились ногой, вряд ли удастся починить.
Вспоминая отвратительную сцену возле дома Роберта, Ноэль ощутила тошноту. Но Хэнк улыбался так сочувственно, что она невольно ответила ему грустной улыбкой.
— Это была дверь, — призналась она. — К сожалению, она осталась целой.
— Тому, кто прятался за дверью, повезло.
Ноэль нахмурилась.
— А я не знала, что вы разбираетесь в психиатрии.
— Это была всего лишь подсказка интуиции.
Ноэль вдруг с беспокойством осознала, что она выглядит плачевно. Торопясь к врачу, она успела только пригладить волосы и ополоснуть заплаканное лицо. Неужели Хэнк уже пришел к выводу, что она неуравновешенная, истеричная особа, способная пинать дверь? «Пациентка, тридцатилетняя белая женщина, перенесла приступ истерии, вероятно, вызванный употреблением алкоголя или наркотиков…»
Но к счастью, она ошиблась: Хэнк смотрел на нее с неподдельным интересом, даже с оттенком восхищения. Приободрившись, она призналась:
— За дверью стоял мой муж. Мы с ним разводимся.
— Насколько я понимаю, отнюдь не мирно.
— Вы имеете в виду вот это? — Она подняла поврежденную ногу. — От мужа мне ничего не нужно. Дело обстоит совсем иначе. — Она прерывисто вздохнула. — Это долгая история.
— Развод — серьезное испытание. Кажется, у вас есть дочь? Простите… я понимаю, каково вам сейчас. — Хэнк сочувственно нахмурился, осторожно стаскивая с ее ноги сандалию. — Как она отнеслась к вашему решению?
Ноэль медлила, не зная, стоит ли быть откровенной с ним.
— Пока еще рано судить. Ей всего пять лет.
— За время резидентуры [3]я повидал немало детей такого возраста. — Он говорил мягко, явно понимая, как Ноэль нуждается в утешении. — Меня всегда поражала их выносливость.
Воспользовавшись случаем, Ноэль спросила:
— Где вы проходили резидентуру?
— В Колумбийской пресвитерианской больнице. Ноэль изумилась: такая престижная клиника! Не задумываясь, она выпалила:
— Простите за любопытство, но как вы в конце концов очутились в Бернс-Лейк?
Она тут же пожалела о сказанном. Вопрос прозвучал грубо, и, кроме того, судьба врача ее не касалась.
Кажется, Хэнк ничуть не обиделся. Он улыбнулся, словно человек, привыкший к подобным вопросам. Вблизи Ноэль разглядела, что глаза у него не карие, а ореховые, точнее — цвета крепкого чая. В свете мощной флюоресцентной лампы его густые ресницы отбрасывали легкую тень на слегка присыпанные веснушками скулы. Должно быть, он часто бывал на свежем воздухе, и Ноэль вдруг задумалась, как предпочитает проводить свободное время семейный врач, которому некогда даже подстричься. Ловит рыбу? Нет, он не похож на любителя рыбалки. Скорее занимается бегом.
«Да, он в отличной спортивной форме». Мысли Ноэль приняли неожиданное направление, и она покраснела.
— Лучший способ ответить — спросить, как я вообще очутился на Парк-авеню. — Хэнк невесело засмеялся. — Я провел там девять неплохих лет, но чувствовал себя не в своей тарелке. Я вырос в маленьком городке в Канзасе, который всеми силами стремился покинуть. И вот теперь я вернулся к тому, с чего начал. Обычная история, правда?
— Со мной случилось то же самое, — призналась Ноэль. — Я родилась и выросла здесь, в Бернс-Лейк, а когда мне исполнилось десять, переехала вместе с мамой в Нью-Йорк. Не поймите меня превратно: я рада, что мне довелось пожить в большом городе. Но все-таки я не могла дождаться дня, когда вернусь сюда. — Ноэль с удивлением заметила, что улыбается. — А у вас есть дети?
Он покачал головой.
— Моя жена не хотела иметь детей.
Известие о том, что Хэнк был женат, почему-то разочаровало Ноэль.
— Материнство привлекает далеко не всех, — неловко отозвалась она.
— Мы собирались иметь детей, но после нескольких лет супружеской жизни моя жена передумала. Поэтому мы и развелись. — На этот раз его лицо осталось грустным. — Кэтрин — профессор Нью-Йоркского университета, специалист по социальным женским проблемам. Незачем говорить, что она живо интересуется политикой. В какой-то момент она твердо уверовала, что дети — не что иное, как средство порабощения женщин мужчинами.