Он никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что эта девочка, которую он знал с пеленок, о которой он привык заботиться и считал себя единственным человеком, которому она поверяет все свои нехитрые тайны, вдруг сделалась взрослой и вдобавок еще обвела его вокруг пальца вместе с каким-то бретером-гасконцем!
- Лучше расскажи мне, как он выпустил ее оттуда, - устало проговорил комендант.
Солдат во все глаза смотрел на него, видимо, не понимая, о чем идет речь.
"Слава Богу, хоть этот ни о чем не догадывается", - подумал комендант.
- Так ты кинулся со всех ног за своим напарником? Этим олухом Жаном... или как его там?!
- Нет, сударь. Я как раз не сделал этого, - сказал солдат, видя, что его начальник больше не собирается стрелять в него из пистолета, и желая представить дело в более выгодном для себя свете.
- Допустим. Что же ты предпринял в таком случае?
- Я поднес фонарь к его лицу и спросил его имя.
- Ты поступил по инструкции. Но ты ведь не мог не узнать его.
- Именно это, сударь, и вызвало у меня объяснимое, но недолгое замешательство - ведь я был уверен, что он сидит в камере, которую я охраняю.
- Продолжай.
- Как я уже сказал, я узнал его, но это и сыграло со мной злую шутку, сударь. Он выбил фонарь у меня из рук и набросился на меня, словно разъяренный вепрь.
- И ты, конечно, отдал ему ключи.
- Упаси Боже, ваша милость. Я встретил его по-свойски. Если бы не проклятая шпага, которая сломалась при первом же выпаде, я проткнул бы его насквозь.
- Ну да... ты же храбрец. У меня все такие храбрецы в гарнизоне.
- Благодарю, ваша милость. Наконец-то вы заметили меня! - воскликнул солдат, предпочитая не замечать ядовитой улыбки, тронувшей губы коменданта.
- Заметил, любезный. И можешь не сомневаться - я тебя оценю по достоинству. Однако что же ты остановился?..
- Извольте, ваша честь. Если вы напомните мне, на чем я...
- На том, что у тебя сломалась шпага, - спокойно заметил взявший себя в руки комендант, внимательно наблюдая за ничего не подозревающим солдатом.
- Ну да, в самом деле, ваша милость! Как я мог запамятовать! Итак, он бросился на меня, намереваясь пронзить шпагой, но я уклонился от удара и схватил его мертвой хваткой. Мы принялись бороться, ваша милость, и, не удержавшись на ногах, упали наземь. Очевидно, я сильно ударился затылком о мостовую, ваша честь, потому что из глаз у меня посыпались искры и все потемнело. Когда я очнулся, никого вокруг не было, и, так как дверь была заперта, а ключи по-прежнему висели у меня на поясе, мне и в голову не пришло, что он мог отпереть двери. Так как все равно стеречь было некого, я со всех ног побежал туда, где кричали.
- Значит, он все-таки отпирал двери? Вот ты и проговорился, негодяй!
- Ах, ваша честь! - бледнея, воскликнул солдат, прикусив язык от досады.
- Выходит, ты не только предатель, но и клятвопреступник! Ты только что божился мне, что не отпирал ему дверей.
- И это чистая правда, ваша милость. Я действительно не отпирал их. Он сам забрал ключи и открыл камеру.
- Значит, ты только предатель. Поэтому я прикажу всего лишь повесить тебя, а четвертования, так и быть, ты избежишь.
Солдат побледнел как полотно.
- Ваша милость, он налетел из темноты, как демон, и задушил бы меня, если бы я не прекратил сопротивления.
- Вот теперь я тебе верю.
Комендант задумался.
- Хочешь спасти свою шкуру? - неожиданно спросил он.
Солдат молча упал на колени.
- Ну еще бы, - брезгливо сказал комендант. - Отвечай мне: как ты думаешь, что помогло арестанту бежать?
- Не иначе, как сам сатана, ваша милость! - заголосил стражник, осеняя себя крестным знамением.
- Правильно, - с видимым удовлетворением подтвердил комендант. - Этот гасконец - опасный чернокнижник. Поэтому ему удалось на время скрыться от нас. Но колдовским чарам не одержать верх над честными христианами. Как видишь, он снова в наших руках и не уйдет от заслуженной кары.
Комендант вызвал дежурного офицера.
- Возьмите усиленный конвой и поставьте его к комнате д'Артаньяна, приказал он.
Дождавшись, покуда офицер выйдет, он повернулся к солдату:
- А все, что ты видел вчера вечером: портшез, лакеев и, быть может, кого-то еще - бесовское наваждение. Ты понял меня, любезный? И упаси Бог тебя рассказать об этом кому-нибудь - тогда ничто не спасет твои кости от испанских сапог <Комендант имеет в виду пытку, изобретенную в Испании в средние века и потому получившую такое название.>.
- Я уже все позабыл, ваша честь!
- Это правильно.
- Ваша честь, разрешите мне задать только один вопрос...
- Один - куда ни шло, да поскорее...
- Относится ли к колдовскому наваждению и все, что связано с особой, вышедшей из портшеза?
- Да с чего ты взял, любезный, что там вообще была какая-то особа? Откуда она могла взяться в такой час, да еще в таком месте?!
- Я все понял, ваша честь. Сказать по правде...
- Что еще такое?
- Я тут наговорил вам всякого со страху, что вы прикажете примерно наказать меня из-за бегства арестанта. Вот я и потерял голову. А теперь-то я понимаю, что этот чародей просто околдовал меня, да и бедолагу Жана тоже. Вот мы как бы и сошли с ума, но теперь-то уже снова в полной памяти.
- Ты сообразительный малый. Можешь идти. Очень романтичная история, злобно пробормотал комендант, оставшись в одиночестве. - Я покажу этому сердцееду. Это будет последнее его приключение.
Резко распахнув двери, он вышел в переднюю. Дежурный офицер шагнул навстречу.
- Д'Артаньяна повесить на рассвете. Зачитать приказ на всех площадях. Повесить под барабанный бой! - отрывисто бросил комендант и кинул на ходу:
- Как вернется Джейкобсон - ко мне!
Глава тринадцатая
От судьбы не уйдешь
"Как ни вертите, сударь, видно, такова ваша судьба", - думал г-н комендант, обгрызая ногти. Этого достойного человека надолго выбила из колеи весть о предательстве, как ему казалось, Камиллы. Почтенный комендант никак не мог примириться с мыслью, что девушка рисковала своим, а следовательно и его, коменданта, добрым именем, спасая из тюрьмы какого-то мушкетера - дуэлянта и сорвиголову, наверное, католика.
Комендант был настолько огорчен новостью, что на время утратил ясность рассудка и собрался было вызвать д'Артаньяна на дуэль, посчитав затронутой свою честь. Но, как видит наш благосклонный читатель, по зрелом размышлении он избрал более надежный способ отмщения.
В гневе комендант даже не подумал о том, что именно врожденное благородство и уважение к девушке заставило д'Артаньяна, рискуя жизнью, вернуться к тюрьме, чтобы освободить Камиллу и избежать огласки. Коменданта раздражало уже то, что молодой человек посмел понравиться Камилле, и, видимо, не без взаимности. Поэтому г-н комендант и пришел к выводу, что судьба нашего мушкетера состоит в том, чтобы быть повешенным в Ла-Рошели.
"Что изменилось? - спрашивал он себя. - Ему удалось бежать. Они, вдвоем с Камиллой, заморочили мне голову, хотя это и чертовски неприятно признавать. Я был одурачен ими, как последний простак, растрогался и от избытка чувств отменил приговор. Но ведь я полагал, что этот искатель приключений действительно спас мою Камиллу от шайки негодяев. Поскольку это не так (комендант забывал о том, что д'Артаньян совершил не менее благородный поступок), я также свободен от прежних обязательств".
Поздравив себя с такой замечательной гибкостью ума, позволявшей утолить жажду мести, г-н комендант занялся неотложными делами касательно сдачи города. Поскольку он не собирался задерживаться в Ла-Рошели, а следовательно, и встречаться с победителями, то и процедура переговоров его не занимала.
В то же время он отдавал себе отчет в том, что правильный выбор момента отплытия из Ла-Рошели играет первостепенную роль во всей этой истории. Если бы он тайно скрылся из города, оставив сограждан в бедственном положении, то современники, а также и потомки заклеймили бы его позором. Сказали бы, что именно бегство коменданта подорвало дух защитников и послужило причиной сдачи. Совсем иное дело - принять решение, отдать приказ о сдаче осажденного города и, таким образом, прекратив военные действия, гордо отправиться куда глаза глядят. Он переставал быть начальником враждебной стороны, а превращался в частное лицо. Частное лицо может отправляться, куда ему угодно - например, в Англию.