Когда первая группа экскурсантов схлынула, Тихий почувствовал необычайную усталость, не то чтобы он утомился рассказывать, нет, это было что-то другое, только, что именно, он понять не мог. Просто чувствовал какое-то опустошение, словно сдулся в один миг, как воздушный шарик. А ведь была только одна группа. «Сколько еще этих групп будет, – вздохнул он, и двери снова распахнулись. Хлынул скупой свет пасмурного дня. Зашумели голоса. Тихий смотрел на новых экскурсантов слегка напряженным и уставшим взглядом, словно пытался их пересчитать, но все время сбивался со счета. Утер лоб платком и, сложив вчетверо, сунул платок в карман. Узел галстука давил нестерпимо, и костюм казался каким-то железным панцирем. Неужели он устал? Устал работать и так же, как остальные, хочет на пенсию? Подумав так, Тихий вздрогнул от испуга, словно впервые узнал себя с новой стороны. «Нет, не может быть. Я не могу устать от этого места. Может быть, мне просто нездоровится? В последнее время голова что-то кружилась и ноги подкашивались. Да, да, это потому у меня такие странные мысли в голове». – Тихий умел себя убеждать в одно мгновение, впрочем, как и разубеждать тоже. И его проникновенный голос вновь полился среди экскурсантов, то утихая, то возвышаясь.
– В 1910 году, 7 ноября по старому стилю, Лев Николаевич Толстой умер на станции Астапово, находившейся на Рязано-Уральской ветке. Его смерть взволновала общество. Начались сходки молодежи против смертной казни. 9 и 10 ноября Хамовнический переулок был оцеплен полицейскими нарядами и никого туда не пропускали. В эти дни размышляли над тем, как увековечить память писателя. Гласный Московской городской думы Шамин предложил назвать Хамовнический или один из примыкающих к нему переулков именем Льва Николаевича Толстого, открыть мужское и женское училища его имени и устроить в Москве литературный музей. Старший сын Толстого Сергей Львович был готов уступить городу Хамовническое имение, предоставляя городскому управлению определить его стоимость. 9 сентября 1911 года состоялось историческое заседание Московской городской думы, и было принято решение о покупке этой усадьбы. Из 76 человек проголосовали против только 11. Надо отдать должное городской управе: она приняла все меры к охране усадьбы. С декабря 1911 года на усадьбе проживали пять служителей для наблюдения за домом, были заведены пожарочасы и устроены сигнальные звонки. Доступ во двор посторонним запрещался. Требовалось специальное разрешение управы. В феврале 1912 года было решено устроить музей в Хамовниках. Также было принято решение снести старый, ветхий дом, а на его месте возвести новое каменное здание. Нетронутыми планировалось оставить кабинет и рабочую-уборную комнату писателя, в остальных помещениях предполагали развернуть коллекции музея и открыть библиотеку-читальню. 23 апреля 1912 года в усадьбе состоялся прощальный ужин семьи Толстых, и с этого момента началась новая веха в истории «Хамовников».
– А что с перестройкой? Все разрушили и по новой построили, да? – уточнил парень с таким выражением лица, словно раздумывал, а не взяться ли самому за этот заманчивый проект.
– Вы архитектор? – в ответ дружелюбно улыбнулся Тихий.
– Как вы узнали? – парень оторопел от удивления.
– Интуиция… – словно и сам не понимая, как догадался, многозначительно ответил Тихий. – Нет. Тогда дом от перестройки спасла Первая мировая война. Все ремонты были позабыты. В усадьбе проживал дворник Зайцев со своей семьей. В большом сарае были устроены склады школьной мебели и учебных пособий и даже склад бочек с цементом. Сам дом пустовал. Зайцев обосновался в сторожке. В кухне жил дворник Иван, а во флигеле столяр Кузьмичев с семьей. Двор и дорожки поддерживались в прежнем состоянии: их очищали от травы и посыпали песком. Из колодца в саду продолжали брать воду. После Октябрьской революции в доме был организован детский сад. Нижний этаж дома был занят столами, скамьями, шкафами, а верхний оставался закрытым для доступа. Детский сад просуществовал несколько месяцев, и больше дом никто не занимал. Может быть, кто-нибудь догадывается почему?