Кроме англичан приезжали китайцы. Тихий смотрел на них с каким-то паническим страхом. Они казались ему еще дальше англичан, и он боялся, что переводчик исказит смысл его слов, и китайцы его совсем не поймут. От этого на его бледном лбу выступил пот, и он осторожно провел по лбу платком и машинально поправил узел галстука. Галстук, между прочим, чем ближе подходил рабочий день к завершению, тем больше напоминал петлю-удавку. Но Тихий сносил все неудобства своего костюма со стоическим спокойствием; по крайней мере, он знал, ради чего все это делает, и вовсе не считал это какой-то трудностью или неприятностью. Вот уйдут последние посетители, и он расслабит галстук, позволит расстегнуть себе одну пуговицу рубашки и поговорит с вечно зевающим вахтером, делясь впечатлениями прошедшего дня. Походит еще сам по музею, проверяя все ли на месте, не испортили ли чего, не натоптали ли, не забыли ли каких-нибудь вещей, не оставили ли мусора, и, только проверив весь музей и удостоверившись, что все в полном порядке, уедет к себе домой, на окраину Москвы.
Закончив работать, наговорившись до хрипоты, до того состояния, когда больше всего хочется молчать, Тихий ощутил камнем навалившуюся усталость. Тело словно потяжелело в несколько раз, а на спину повесили пудовые мешки. Ноги подгибались, руки подрагивали так, что, держа стакан, он едва не расплескал чай. Целый день его не отпускало напряжение, но он, увлеченный работой, не чувствовал его так сильно, как сейчас, когда вокруг тишина и не слышно ничьих голосов.
Жил Тихий далековато, на улице Джанкойской, и потому дорога предстояла пренеприятная по многим причинам. Ясное дело, вначале на метро, в битком набитом вагоне, потом ждать автобуса. Дорога отнимала столько сил у Тихого, сколько не отнимал весь рабочий день. Он возненавидел эту толчею и грохот прибывающего поезда, долгое ожидание автобуса и потому, чтобы хоть как-то скрасить малоприятный и долгий путь домой, когда тебя толкают со всех сторон и стараются отдавить ноги, чтобы ты уступил местечко получше, он читал книги. Тихий любил читать. Читал взахлеб. Дома времени не оставалось, конечно: только поужинать, помыться и лечь спать, с тем чтобы завтра ехать в «Хамовники», а вот дорога предоставляла время для чтения.
Часто бывало, что после рабочего дня Тихий не находил сил ехать домой. Если бы не жена, которая, как он надеялся, обязательно вернется, то Тихий оставался бы ночевать в музее. Но привычка часто оказывается сильнее натуры, иногда от нее невозможно отказаться, и Тихий шел к метро, размахивая небольшим портфельчиком, которому уже было лет тридцать. Для вещи срок солидный. На улице попадались прохожие, уставший Тихий обходил их, словно фонарные столбы, ни единой черточкой лица не показывая, что он их заметил. Шел среди людей, как будто среди обезлюдевшего города, и думал о своем. И о молодости, и о недавнем прошлом, только вот о будущем думать совсем не хотел. Не радовало его это будущее, а все равно понимал Тихий, что настанет этот момент, когда будущее станет настоящим. Наступит и тот день, когда скажут ему: «Ну что, Тихий, отработал ты уже свое. Пора дорогу молодым давать». И приведут какого-нибудь молодого, который сам в этом музее ни разу не был, «Войну и мир» так и не осилил, прочитав в кратком содержании. Моментами Тихий, конечно, утрировал, преувеличивая свои страхи в разы, но тем не менее его опасения были небезосновательными. Наверно во всей Москве не могло найтись человека, так сильного радеющего за свое дело, как Тихий. Он уже не раз задумывался о своей смене, о том, кто бы мог достойно занять его место, и мрачнел оттого, что не видел подходящей кандидатуры, а сталкивался с каким-то равнодушием, позерством и насмешкой, как будто люди не в «Хамовники» пришли, а так, забрели по дороге в какой-нибудь кабак и смеются, чем, мол, нас удивить хотите, мы и так все знаем. Заходя в метро, Тихий словно просыпался от своих мыслей, точнее, заставлял себя проснуться. Было раз дело, так задумался, что только дома заметил пропажу кошелька. Долго тогда перед женой извинялся за свою рассеянность и на себя рассердился. Потому теперь был в реальности, вливался в людские потоки, спешащие к эскалатору. Занял свое место и рассеянно глядел, как вниз опускается, словно в какое-то подземелье, из которого никогда ему больше не вернуться. Там, среди толчеи и сутолоки, бежал на автомате, если слышался вдалеке грохот прибывающего поезда.