Жигалин разобрал пачку донесений, доставленных в политотдел из полков и приданных частей, начал составлять общее донесение.
«К исходу дня 3 августа 1938 года, – писал он, – 40-я пехотная дивизия, совершив тяжелый трехдневный марш в условиях бездорожья и плохой погоды, вышла в срок на указанные ей рубежи, согласно приказу штаба Дальневосточного фронта», потом уверенно дописал:
«Высокое морально политическое сознание личного состава дивизии позволило в срок выполнить приказ командования...»
Через день дивизия получила боевой приказ: отбросить противника, вторгшегося на советскую территорию, и восстановить государственную границу в районе Заозерной и прилегающих к ней высот.
В тот самый день, когда старший политрук Жигалин готовил политдонесение о морально-политическом состоянии 40-й дивизии, в Токио, в правом крыле императорского дворца, проходило заседание Тайного совета, посвященное событиям у высоты Чан Ку-фын. Совещание вел недавно назначенный председатель совета – барон Хиранума, «отец японского фашизма», как называли его в придворных кругах. Кроме членов Тайного совета на заседании присутствовал принц Канин – начальник генерального штаба, командующий армией Койсо – благоразумный Койсо, известный своим необузданным честолюбием, и еще несколько военных. Военные сидели с застывшими лицами, и перед каждым из них лежала парадная фуражка, повернутая козырьком к ее владельцу. На троне, освящая своим присутствием решения Тайного совета, молчаливо восседал император Хирохито в древнем традиционном одеянии, без единой складки, будто бы скроенном из жести. А позади трона укрывался за ширмой неизменный секретарь лорда хранителя печати Кидо, негласный советник его императорского величества.
Докладывал военный министр генерал Итагаки. Прежде чем начать свою речь, он поклонился сыну неба и украдкой глянул в его лицо. Лицо императора было бесстрастным. Итагаки так и не понял – простил ли ему Хирохито допущенную оплошность. А ему надо это знать! Недавняя размолвка во время аудиенции в императорском дворце оставила тягостное чувство в душе министра. Чтобы заручиться поддержкой императора, Итагаки пошел на заведомую ложь – сообщил ему, будто министерство иностранных дел и военно-морской флот поддерживают решение армии – начать вооруженный конфликт на советской границе. Но император был информирован лучше, чем полагал Итагаки; Хирохито знал, что сторонники осторожных действий все еще не решались ввязываться в конфликт. Уличив своего министра во лжи, он рассерженно прекратил аудиенцию. Итагаки, как провинившийся школьник, ушел из дворца униженным и посрамленным... Теперь надо сделать все, чтобы восстановить отношения. Ведь в конце-то концов Итагаки оказался прав – решительность действий принесла успех.
Поклонившись императору, военный министр начал свою речь словами, что сбывается наконец воля божественных предков – потомки самураев начали на континенте свое продвижение на север. Высота Чан Ку-фын в японских руках. Подтвердились сообщения разведки Квантунской армии – русские не намерены расширять конфликт и на этом участке границы до сих пор держат лишь небольшой пограничный отряд. Со стороны русских не наблюдается никаких приготовлений к обороне границы. Отдельные их группы сражались стойко, но были сломлены самурайской доблестью японских войск.
Министр коротко изложил события, предшествовавшие конфликту. Армия надеялась закончить пограничный спор с русскими, не прибегая к вооруженной силе. В начале июля посол Сигемицу начал переговоры в Москве о территориальных претензиях японского правительства в районе высоты Чан Ку-фын, но русские, вопреки ожиданиям, проявили неразумное упорство. Тогда, это было 20 июля, Сигемицу потребовал от Советского правительства отвести свои войска с высоты Чан Ку-фын. На это нарком иностранных дел Литвинов ответил, что язык ультиматумов неприемлем в мирных переговорах между двумя странами. Вот тогда-то Квантунская армия вынуждена была применить силу...
Итагаки отметил, что 19-я дивизия генерала Суэтако Камейдзо еще заранее, быстро – в течение суток – была переброшена к месту военных действий. Имела значение железная дорога, предусмотрительно построенная вдоль границ. Командующий армией генерал Койсо отдал приказ одиннадцатого июля. Дивизия прибыла на место уже на другой день и начала переправляться через пограничную реку Тумен Ула. Упомянув фамилию генерала Койсо, военный министр поклонился в его сторону, воздавая должное его заслугам...
– Подготовка и осуществление инцидента проведены блестяще, – продолжал он. – Те, кто выражал нерешительность и сомнение в осуществлении императорского пути – Кондо, – сегодня заслуженно посрамлены...
Военный министр просил одобрить предложенный план действий и рекомендовать генеральному штабу направить в район конфликта дополнительные войска. Ситуация складывается так, что они могут понадобиться для дальнейшего продвижения в советское Приморье.
Прений по докладу военного министра почти не было. Генерал Араки сказал:
– Решимости Японии воевать с целью покончить с Китаем и Россией вполне достаточно, чтобы вести войну хотя бы в течение десяти лет. Высота Чан Ку-фын открывает нам ворота для неуклонного движения по императорскому пути...
Оставшись наедине, члены Тайного совета единодушно проголосовали за одобрение предложения военного министра.
Когда император покинул заседание, премьер-министр отозвал в сторону секретаря лорда хранителя печати и сказал:
– Кидо-сан, приятные новости любят появляться вместе... Сегодня из Берлина прилетел генерал Косихара с тайным посланием господина Риббентропа. Перед тем как передать его, министр иностранных дел несколько часов совещался с Гитлером. Немцы предлагают нам заключить военный союз. Одно из условий договора – взаимная помощь в случае войны Японии или Германии с любой третьей державой. Это создаст отличные перспективы... Сообщите императору о приезде генерала Косихара. Завтра я передам полученное письмо.
Готовился новый сговор двух агрессивных держав – Германии и Японии. Но события ближайших дней на время отодвинули обсуждение в японском правительстве секретного германского предложения.
Начало этих событий отметил Сосеки Огаи – ученый-сейсмолог, никогда не имевший отношения к политике.
Старый японский ученый половину жизни провел на сейсмологической станции, заброшенной на корейском побережье вблизи Чхончжинского порта – в Стране утренней свежести, как называлась Корея. Станция – несколько домиков – стояла открытая всем ветрам на высоком морском берегу в стороне от проезжей дороги – движение машин могло повлиять на показания тончайших приборов, обращенных к глубоким недрам земли. Кругом стояла первозданная тишина. Чуть дальше возвышался пологий холм, увенчанный мачтой радиостанции, которой пользовался Сосеки Огаи, чтобы передавать свои донесения в Токио.
Много лет ученый вел наблюдения за недрами земли и океана, фиксируя, как летописец, отзвуки далеких потрясений, возникавших внутри планеты. Одним из первых он узнавал о землетрясениях, происходивших за тысячи миль от уединенной станции, где он работал. Когда-то, давным-давно, лет пятнадцать назад, Огаи отметил удар подземной волны небывалой силы – таких колебаний почвы никогда еще не показывали его приборы. Потом стало известно – на японских островах, в районе Токио, разразилось катастрофическое землетрясение. Оно уничтожило японскую столицу, унесло сто тысяч человеческих жизней. Среди погибших были его сын, невестка и маленький внук, который только начал ходить по земле, разверзшейся под его ногами... В прошлом году приборы Сосеки Огаи отметили землетрясение на Филиппинах, а еще раньше – в горах Памира, затем в Малой Азии.