Направляясь к главному входу, я замечаю за дверями Гарретта, Дина и Элисон Беллинджер. Они останавливаются, когда видят меня, и ждут.
— Черт, — усмехается Дин. — Кэлли надела свои дерьмовые джинсы. Ты выкопала их из помойной ямы 1993 года?
Гарретт скрещивает руки на груди.
— Кто-то копирует Мишель Пфайффер из "Опасные умы".
Он выглядит фантастически. Его волосы взъерошены ветром и целуют лоб, на нем темно-синий свитер, плотно облегающий бицепсы, и мягкие, поношенные светло-голубые джинсы. Я помню, как он обнимал меня вчера на крыльце моих родителей. Удивление и восторг этого момента.
Его.
Напряженность в его глазах, желание и собственничество в его руках. Обжигающее ощущение его рта, его влажного, талантливого языка, от которого у меня скрутился желудок и закружилась голова.
Вот тебе и ничего не усложнять.
Но я не собираюсь играть в игры с самой собой или Гарреттом — мы слишком стары для этого дерьма.
У меня есть чувства к нему — всегда были — наш разрыв не имел ничего общего с тем, что мы оба отчаянно не хотели друг друга. Но это не просто отголоски сладкой первой любви — это что-то новое. Пульсирующее, захватывающее дух влечение к удивительному мужчине, которым он стал. Я хочу быть рядом с ним. Я хочу узнать его изнутри и снаружи, снова и снова.
И он чувствует то же самое. Гарретт хочет эту версию меня так же сильно, как и всегда, может быть, даже больше. Я услышала это в его шепчущих словах и почувствовала это в его поцелуе.
Не знаю, есть ли у нас будущее, может ли оно куда-нибудь привести. У нас разные жизни на разных концах страны. Но я не собираюсь беспокоиться об этом — сейчас я собираюсь принимать каждый день таким, какой он есть, и наслаждаться каждым моментом, которым мы можем.
Но не прямо сейчас. Сейчас не время для наслаждения, беспокойства или построения отношений... сейчас самое время сосредоточиться. Сейчас самое время быть ледяной и стальной — не улыбаться, не колебаться.
— Маленькие ублюдки не знают, с кем, черт возьми, они имеют дело, — рычу я.
Элисон сжимает кулак.
— Вот это настрой.
Гарретт открывает мне дверь.
— Покажи им "Гангстерский рай".
~ ~ ~
Первые несколько уроков проходят отлично. Это дерьмо с суровым учителем действительно работает.
Я хмурюсь, насупливаюсь и устанавливаю правила. Я заставляю их делать заметки о режиссуре и знаменитых драматургах — скучная штука. Веселые, драматичные, глупые упражнения? Не сегодня, детки... Может быть, никогда. Я подражаю Суповому нацисту (прозвище персонажа) из "Сайнфелд" — и не до шуток!
Я вешаю на стену домашние задания, которые будут выдаваться по моему усмотрению. На самом деле в театре нет никакой домашней работы — единственное домашнее задание, которое мой учитель драмы в средней школе, мистер Пеллегрино, когда-либо давал нам, было отработка ошибок. Но эти дети, похоже, этого не понимают. Они реагируют на мое отношение, на роль, которую я играю — я колокольчик Павлова, а они собаки.
До... пятого урока. Мой класс Т и П (тупые и плохие).
Они другие.
Это не только потому, что они самые подлые. Я вижу что-то в них, в каждом из них. Артистка во мне чувствует это. В этой комнате кипят эмоции, талант только и ждет, чтобы его задействовали.
Дэвид Берк — сутулый мятежник, он как Гамлет, вожак. Другие дети подчиняются ему, ждут его, даже если они этого не осознают. Если я завоюю его, я завоюю их всех.
Лейла Мартинес — она Джульетта — тихая, трагически красивая, с самыми выразительными глазами, которые я когда-либо видела.
Майкл Салимандер — темноволосый, умный парень, который, вероятно, посещал этот урок только для того, чтобы повысить свой средний балл. Он напоминает мне Пака, в нем есть блеск, и если комические каракули, которые покрывают его блокнот, являются каким-то признаком, то и творчество тоже есть.
Симона Порчески — Медея, с ее иссиня-черными волосами и кроваво-красной помадой, обиженная и раздраженная.
Они могли бы проявлять эмоции. Они могли бы выступить. Они привлекли бы к себе всеобщее внимание.
Они могли бы быть великолепны.
— Чего вы хотите?
Я не выкрикиваю вопрос, а проецирую свой голос через прямоугольную комнату, привлекая их внимание с расставленных где попало стульев, на которых они сидят. Когда они не отвечают, я снимаю куртку, вешаю ее на спинку стула, подхожу к своему столу и складываю руки на груди.
— Мы хотим стриптиз! Я хочу увидеть сиськи! — кричит Брэдли Бейкер из дальнего конца комнаты.
Гарретт был прав — он полный придурок.
Я игнорирую его.
— Вы должны быть здесь, я должна быть здесь. Итак, чем вы хотите заняться, пока мы здесь?
— Мы хотим, чтобы Вы снова плакали, — усмехнулась Симона.
Я киваю. И обращаюсь за ответами к остальным из них.
— Мы хотим сделать что-то, что не отстойно, — предлагает Тоби Гесслер, вытаскивая наушник из одного уха.
— Мы хотим выбраться из этой комнаты, — говорит Майкл.
— Ладно. Кто-нибудь еще?
— Нам нужны деньги, — ухмыляется Дэвид. — Вам платят за то, что Вы пришли сюда, мы тоже должны получать за это деньги.
Шестеренки в моем сознании крутятся, соединяя советы Элисон и систему жетонов, которую моя сестра использовала со своими детьми, когда они были маленькими, и слова Гарретта.
"Ключ к контролю над твоим классом — это выяснить, чего хочет каждый ребенок... и дать им это... дать им знать ... у тебя есть власть отнять это".
— Вы знаете, чего хочу я? — спрашиваю я.
— Нам все равно, — Брэдли смеется, но никто больше не присоединяется к нему.
— Я хочу поставить пьесу. К концу года. Только со студентами театра.
Джули Шрайвер уже много лет не ставила пьес в Лейксайде. Я быстро прокручиваю в голове сценарии — что-то с небольшим актерским составом, с запоминающимися песнями, что-то с неудачником... что-то, что им понравилось бы.
— "Магазинчик ужасов". Вы, ребята, знаете о чем это?
Некоторые из них качают головами. Остальные не отвечают.
— Речь идет о растении из космоса. И парень, флорист, которым всю жизнь помыкали, находит его и заботится о нем. Затем... Он режет на куски всех, кто когда-либо был с ним груб, и скармливает их своему растению.
Они смеются.
— Черт! Прямо как "Пила" на Бродвее, — говорит Тоби.
— Ужасно. — Дэвид кивает. — Там есть кровь?
— Есть, — киваю я.
— Я ни за что не выйду на сцену, — усмехается Симона. — Я бы предпочла, не срывать мое кольцо в пупке с тела. И кольцо в носу тоже.
Брэдли вздрагивает и прикрывает нос.
— Тебе и не придется, — отстреливаюсь я в ответ. — Не все из вас будут актерами. Нам понадобится... помощник режиссера — кто-то, кто будет следить за тем, чтобы все шло гладко. Сценическая команда для изготовления и перемещения декораций. Звуковая команда, световая команда. Нам понадобятся гримеры и художники по костюмам.
— Я буду в Вашей пьесе. — Брэдли поднимает руку. — Но только, если я смогу поцеловать действительно горячую цыпочку.
Я была на достаточном количестве сцен, чтобы знать, когда моя аудитория очарована. Прямо сейчас это так, так что я продолжаю в том же духе.
— Второй мальчик, которого я когда-либо целовала, был в пьесе, сценический поцелуй. Он засунул свой язык мне в горло, хотя не должен был этого делать, перед аудиторией, полной людей.
— Это неправильно, — говорит Симона.
— Так и было. После выступления мой парень вышиб из него все дерьмо.
Голос Лейлы тихий и мелодичный, но я ее слышу.
— Это был тренер Дэниелс, верно? Вы, ребята, встречались, когда учились в средней школе?