Уилсон кричит:
— Кто мы такие?
И ответ отскакивает от стен и сотрясает шкафчики.
— Львы!
— Кто мы такие? — ревет Бертуччи.
— Львы!
— Чертовски верно! — я указываю на дверь раздевалки, которая ведет на поле. — А теперь идите и будьте гребаными героями.
~ ~ ~
Они в конечном итоге становятся героями, это точно. Такими героями, которых убивают — героями, типа "300 Спартанцев". Это была кровавая баня.
Девяносто процентов футбола — это ментальное, и из-за потрясений с перестановкой в нашей команде у них в голове все перепуталось. У Паркера Томпсона было всего два завершения, и даже наша защита играла как собачье дерьмо.
Я ненавижу проигрывать. Это оставляет черное, скручивающее чувство в моем животе — ужасная смесь разочарования и смущения. Тренер Сейбер часто говорил нам: "Неудачники проигрывают и говорят — я не могу этого сделать. Победители проигрывают — и выясняют, что они сделали не так, чтобы в следующий раз сделать лучше".
Это принцип, по которому я стараюсь жить, но он все равно не всегда работает.
На следующий день, в субботу днем, я лежу на диване с закрытыми шторами, выключенным светом, а Снупи свернулся калачиком в унылой луже меха у моих ног.
Он тоже ненавидит проигрывать.
Раздается стук в дверь, и я сразу понимаю, что это не член моей семьи — они знают, что лучше не беспокоить меня в период моего траура. Я подтаскиваю себя к двери и открываю ее... Чтобы найти Кэлли на моем крыльце, грациозную и сияющую, похожую на солнечный луч, ставший плотью.
Я отправил ей сообщение, когда вчера вечером вернулся домой с игры, и оно даже не было развратно-грязным. Мне стыдно.
— Эй! — ее блестящие, клубничные губы улыбаются.
Кэлли всегда была красивой, она не знает, как быть кем-то другим, но сейчас есть что-то особенное — смелость, женская уверенность, которая меня чертовски заводит. Даже в моем печальном пузыре неудачника — мой член оживляется. У него есть всевозможные идеи о том, как милая Кэлли могла бы нас утешить, каждая из которых грязнее предыдущей.
Я наклоняюсь, приветственно чмокая ее в губы.
— Привет.
Она проводит рукой по щетине на моей челюсти.
— Как у тебя дела?
На ней обтягивающие джинсы, облегающие бедра, высокие коричневые сапоги, бордовый свитер с V-образным вырезом, подчеркивающий ее кремовую шею, а ее светлые волосы собраны сзади толстой черной повязкой — это придает ей сексуальный, модный вид 60-х годов.
— Отлично.
Да, я ворчу. И, наверное, еще и дуюсь.
Она кивает головой.
— Ладно.
Кэлли смотрит на Снупи сверху вниз.
— Он все еще дуется после проигрыша, да? Я так и думала.
Я оставляю дверь открытой для нее, поворачиваюсь и возвращаюсь в свою гостиную, уткнувшись лицом в мой надежный диван. Он никогда меня не подведет.
Я не вижу ее, но чувствую это, когда Кэлли следует за мной в комнату.
— Итак, очевидно, мои родители никогда не удосуживались заменить матрас в моей спальне, никогда. И потребуется всего одна ночь, чтобы пружины действительно прокололи мой позвоночник.
Я хмыкаю в ответ.
— Коллин сейчас с ними, и, хотя я уверена, что тебе есть на что дуться, я подумала, может быть, ты захочешь на несколько часов покинуть бездну отчаяния и... пойти со мной за покупками? Это тебя взбодрит.
Я переворачиваюсь на другой бок.
— Подожди, дай-ка я проверю.
Я засовываю руку в штаны, обхватывая свое барахло.
— Да, у меня все еще есть член. С чего бы мне радоваться походу по магазинам?
Глаза Кэлли закатываются за густыми длинными ресницами.
— Потому что, Ворчун, я подумала, что ты, возможно, захочешь помочь мне опробовать новую кровать, после того как мы установим ее в моей комнате? — она разводит руки в стороны и насмешливо вздыхает. — Хотя-я-я, если ты предпочитаешь остаться здесь...
Я заинтригован.
— Кровать, говоришь?
Кэлли кивает.
— В твоей комнате? Той, что с дверью? И без твоих родителей?
— Да, — ее "да" заставляет меня смотреть на ее губы, ее рот. Я чертовски люблю рот Кэлли. — Что думаешь, Гарретт?
И она выглядит такой охренительно милой, сексуальной и милой. Мой член уже чертовски взбодрился. И мой хмурый взгляд превращается в ухмылку.
— Я думаю, мы купим тебе классную кровать, детка.
~ ~ ~
Я звоню на мобильный своему брату, чтобы мы могли одолжить его пикап. Когда меня перебрасывает на голосовую почту, мы направляемся в дом моих родителей. По дороге я бросаю взгляд на Кэлли, ее волосы развеваются на ветру от открытого окна, ее глаза загораются, когда я подаю сигнал, и она машет Олли Мансону. Есть что-то такое хорошее, такое чертовски правильное в том, чтобы видеть ее в машине рядом со мной — после всего этого времени — что наполняет мою грудь умиротворяющим ощущением. Я переплетаю наши пальцы вместе, держа ее за руку до конца поездки.
— Кэлли! — моя мать заключает ее в объятия.
Когда-то они были близки — сидели вместе на моих футбольных матчах, болтали о Бетти Крокер (бренд и вымышленный персонаж, используемый в рекламных кампаниях, посвященных еде и рецептам) на кухне. Моя мама была очень расстроена, когда мы расстались. В течение многих лет каждая новая девушка, с которой я начинал общаться, получала печать неодобрения — не так (заполните пробел), как Кэлли.
— Посмотри, какая ты красивая! Ты ничуть не изменилась. Разве она не прекрасна, Рэй?
— Красивая, — ворчит мой папа, уставившись на пульт от телевизора в своих руках, как будто он обезвреживает бомбу, меняя батарейки. — Рад тебя видеть, милая.
— Спасибо, мистер Дэниелс.
Затем он устремляет на меня свой суровый, неодобрительный взгляд.
Начинается.
— Твоих парней раздавили прошлым вечером, сынок.
Моральная поддержка никогда не была его сильной стороной.
— Да, папа, спасибо. Я был там. Знаю.
— Твой квотербек выглядел испуганным. У него нет уверенности в себе.
— Я работаю над этим, — вздыхаю я, потирая затылок. Я смотрю на свою маму. — Коннор где-нибудь поблизости? Нам нужно одолжить его пикап.
— Нет, он хотел увидеться с мальчиками. Это не его выходные с детьми, но у него был выходной, поэтому он хотел провести с ними немного времени.
Пока моя мама наливает Кэлли чашку кофе, и они начинают говорить обо всем, что происходит в Сан-Диего, я снова набираю номер телефона брата. Все равно провал — сразу на голосовую почту.
Итак, немного позже мы с Кэлли подъезжаем к огромному дому Коннора с каменным фасадом. Его пикап стоит на подъездной дорожке, голубая ель, которую он посадил в первый год, когда они переехали, растет во дворе перед домом, а его немецкая овчарка, Рози, лает сзади.
Но внутри... Весь ад вырывается на свободу.
Прежде чем мы добираемся до входной двери, я слышу, как Стейси и мой брат спорят, кричат, их голоса перекрываются резкими, сердитыми словесными выпадами. Но их слова заглушает рев...
Бензопила? Это что, бензопила?
Я смотрю на окно наверху, почти ожидая увидеть Кожаное Лицо, уставившееся на меня.
В фойе мои племянники выглядят так, словно не знают, куда себя деть, — как три медвежонка, потерявшие маму.
— Дядя Гарретт! — подбегает ко мне Спенсер. — Папа сходит с ума — он рубит дом!
И звук плюющейся бензопилы становится громче.
— Что, черт возьми, происходит? — спрашиваю я своего старшего племянника Аарона.
— Папа повел нас за мороженым, — объясняет он, его лицо напряжено и раскраснелось. — Мы должны были пойти в парк после, но у Спенсера заболел живот, поэтому мы пришли домой пораньше. А мама была здесь... с мистером Лоусоном.