Он смотрит на меня сверху вниз.
— А как насчет тебя?
Мое не такое воодушевляющее, но это радостное воспоминание. Я рассказываю ему о "Двенадцатой ночи", первой постановке, в которой я участвовала после окончания школы, в театре "Фонтан". Как я готовилась к прослушиванию, как сильно этого хотела и получила роль.
— Я наконец-то научилась играть на альте (смычковый музыкальный инструмент с 4-мя струнами).
— Это была роль твоей мечты.
Я наклоняю голову, глядя на него снизу вверх.
— Ты помнишь это?
— Я помню все, Кэлли. — Он берет прядь моих волос, пропуская ее сквозь пальцы. — Все твои мечты, твой смех, — он гладит меня по щеке, — и слезы тоже.
В моей голове всплывает воспоминание — дождливый день, выпускной год, в спальне Гарретта, — когда он обнимал меня, укачивал в своих объятиях, а я пропитывала его кожу слезами.
Я закрываю глаза, отмахиваюсь от этого. Не хочу идти по этому пути, не тогда, когда мы создаем это новое, драгоценное, счастливое воспоминание. Вместо этого я сворачиваю с этой темы.
— Какая твоя любимая песня? — спрашиваю я, желая впитать в себя каждую деталь.
— "Undone — The Sweater Song" — группы Weezer по-прежнему моя любимая. Это была наша песня.
Мое лицо морщится.
— Ах... это была не наша песня, Гарретт.
— Конечно, так и было. Это произошло в моем джипе, прямо перед тем, как мы в первый раз занялись сексом. Мы обсудили это позже. Полностью наша песня.
Я закатываю глаза.
— Не-е-ет... Нашей песней была — "Heaven" Брайана Адамса. Это была наша песня на выпускном.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
Я смеюсь, поддразнивая его.
— Думала, ты все помнишь?
— Я помню. И не могу поверить, что ты все эти годы ты ошибалась в нашей песне. Это ознаменовало фантастический гребаный момент в наших отношениях.
Я кусаю его за грудь.
Он двигается быстро, заставляя меня задохнуться — переворачивая меня на спину, нависая надо мной со злым взглядом в глазах.
— Твою память нужно освежить, детка. Давай начнем с наших ртов.
— Наших ртов? Думала, мы должны вернуться по своим следам прошлого.
— Нет. — Гарретт скользит влажным ртом по моей шее, по моей груди, облизывает мой живот, устраивая свою темную голову между моих бедер. — Когда в джипе звучала наша песня... Я делал это ртом...
Он проводит кончиком языка по моей щели, обводя мой клитор, посылая дрожь кипящего тепла по моему телу.
— А твой рот был занят стонами.
Он облизывает меня, ласкает своим влажным языком. И я стону.
— Да, именно так. Что-нибудь напоминает?
— Нет. — Мне удается покачать головой, мое сердце бешено колотится.
— Хм. — Он ласкает меня, и я вижу звезды. — Думаю, мне придется постараться.
Он целует меня между ног — влажные, обжигающие поцелуи. Он ест меня, пожирает меня, поклоняется мне. Он стонет напротив меня, говорит мне какая я вкусная и как сильно я его возбуждаю.
— Это возвращает к тебе воспоминания, Кэлли? — горячо поддразнивает Гарретт.
Он пронзает меня своим языком, снова и снова. Он посасывает мой клитор, трахает меня пальцами.
Пока я не задыхаюсь, соглашаясь на что угодно — на все.
— Да... да... да...
И я разбиваюсь, разбиваюсь на тысячу осколков удовольствия. И когда я становлюсь бескостной — возможно, мертвой, — Гарретт целует мою лобковую кость и скользит вверх по моему телу, самодовольно ухмыляясь.
— Так я и думал.
~ ~ ~
После этого... все становится диким. Мы используем еще три презерватива, прежде чем ночь заканчивается.
И Гарретт был прав — сейчас у нас это получается лучше.
Я езжу на нем со смелостью, которой не обладала, когда мы были молоды. Я двигаю бедрами и царапаю ногтями его спину, заставляя его умолять, стонать от удовольствия.
Он ставит меня на четвереньки и толкается сзади — грубее, чем когда-либо осмеливался, когда мы были подростками. Он тянет меня за бедра, запускает руку в мои волосы и шепчет темные, грязные обещания и слова.
Последний раз — медленно и неторопливо. Грудь к груди, сплетаясь, мы погружаемся друг в друга, сливаемся и теряемся в глазах друг друга. После этого Гарретт обнимает меня в нежной безопасности своих объятий, зарывается лицом в мои волосы, и мы проваливаемся насытившиеся и измученные в сон.
~ ~ ~
Я открываю глаза на звук вдоха и выдоха — легкое урчание — дыхание, которое мне не принадлежит. Это не храп твоего дедушки, сдувающего крышу с дома, скорее приятное раскатистое эхо.
Ха — взрослый Гарретт храпит. Это что-то новенькое.
Мне это нравится. Мужественно, но в то же время мило.
Он лежит на спине, а я прижимаюсь к нему, моя голова у него на груди, его рука у меня за спиной.
И мы не одни.
На другой его руке, уткнувшись носом в изгиб шеи Гарретта... Снупи, его глаза закрыты в мирной, щенячьей дремоте. Солнечный свет льется в окно, и я на секунду оглядываю спальню — прошлой ночью меня не особо интересовал декор. Это хорошая комната. Как и остальная часть дома она напоминает мне Гарретта — аккуратная, простая, в холостяцких синих и бежевых тонах.
Я также наслаждаюсь возможностью посмотреть на Гарретта, пока он спит. Его сильная челюсть, расслабленный лоб, такой красивый — Греческий бог с грязным ртом. Мои глаза опускаются на темные волосы, покрывающие его грудь, и след ниже пупка, уходящий под простыню — грубый и убийственно мужской. Мне это очень нравится.
Я слегка пододвигаюсь, мягко потягиваясь, не потревожив других обитателей кровати. У меня все болит — руки, бедра, слегка ноет между ног — мои мышцы переутомились от такого тщательного использования. И я не могу перестать ухмыляться.
Но если бы мои ученики не следили за мной на Facebook, я бы определенно изменила свой статус отношений на "все сложно".
Это чертовски сложно.
На протяжении многих лет, когда я представляла, что снова столкнусь с Гарреттом — потому что все воображают, что столкнутся со своим бывшим, — я всегда думала, что он будет женат. На супермодели, с детьми — полудюжиной мальчиков, на пути к созданию собственной футбольной команды. И этот образ всегда сопровождался огромной порцией душевной боли. Он был настоящей находкой. Я знала это. Он был слишком потрясающим, чтобы его не подхватила какая-нибудь счастливая, недостойная сучка.
Я решила, что он будет под запретом. Больше не мой.
Но вот мы здесь.
Это не было частью плана — не то, что я думала, произойдет, когда я вернулась домой несколько недель назад. Но я не сожалею об этом — ни капельки.
Мне просто нужно придумать, что делать. Как это будет работать, когда я вернусь в Сан-Диего.
Если это сработает.
Или, может быть... может быть, я бегу впереди своих сисек.
Я снова оглядываю комнату — комната холостяка, насквозь, и не случайно.
Гарретт вообще хочет, чтобы это сработало?
Конечно, мы разговаривали, переписывались, зажимались, в надежде потрахаться как кролики в пыльной кладовке... но мы не говорили о будущем. О том, что произойдет, когда я вернусь в свою настоящую жизнь... а он останется здесь.
Может быть, для него это просто удобная связь?
Временная, как курортный роман — такая, которая была забавной, но забывается, как только вы покидаете остров.
Господи, у меня сейчас свое собственное "Morning-After" с Опрой.
До вчерашнего вечера было легко не думать об этом. Было легко, кокетливо — просто продолжить знакомство с Гарреттом снова. Но здесь, сейчас, лежа рядом с ним, между нами не было ничего, кроме теплых простыней... Дерьмо только что стало реальным.