— Да...?
Большой палец Гарретта гладит меня по щеке.
— У меня в кармане было около десяти баксов мелочью. Я просто хотел найти повод поговорить с тобой.
Смех срывается с моих губ. И я целую его теплую кожу, прямо над сердцем.
— Ну, ты прощен. Эта ложь была лучшим, что когда-либо случалось со мной.
Он наклоняется, прижимаясь своими губами к моим.
— Со мной тоже, Кэлли. Со мной тоже.
Глава девятнадцатая
Гарретт
После Нового года — учебный год рвется вперед, как локомотив, мчащийся навстречу весне. Одним ранним субботним утром, в феврале, Кэлли набрасывается на меня сверху в моей постели, ее сиськи без лифчика подпрыгивают под тканью одной из моих футболок с "Лейксайдскими Львами" — ее губы покрывают мое лицо, шею и грудь горячими, быстрыми поцелуями.
Неплохой способ начать день.
— Проснись... Проснись, Гарретт... Проснись, проснись, проснись!
Снупи запрыгивает рядом с ней и присоединяется к вечеринке — облизывает мое лицо и обдает меня отвратительным зловонием своего дерьмового дыхания.
Я поворачиваю голову.
— Оу... чувак. Ты снова ел свое дерьмо? Я же говорил тебе прекратить это.
Он смотрит мне прямо в лицо — ни о чем не сожалея.
Кэлли перестает целовать меня.
— Снупи ест свое дерьмо?
Я провожу рукой по лицу, и мой голос хриплый от сна.
— Да. Но только зимой. Он думает, что это замороженные мясные палочки или что-то в этом роде.
Кэлли давится смешком.
Понятия не имею, почему она встала так рано — солнце еще не взошло, и только кусочек светло-серого прочерчивает небо. Поэтому я пользуюсь возможностью затащить ее обратно под одеяло вместе со мной, прижимая наши нижние половинки друг к другу, готовый вышвырнуть Снупи и вывести поцелуи на совершенно новый уровень.
— Подожди, нет, не надо. — Она закрывает мне рот рукой, блокируя меня. — Есть причина, по которой я разбудила тебя.
— Из-за сказочного траха, которым мы собираемся заняться?
Она смеется, целуя меня в губы.
— После. Но сначала... Зеленый флаг! Я забыла о флаге, Гарретт. Разве это не безумие?
Парковая служба вывешивает флаг на озере, давая людям знать, когда оно полностью замерзло и безопасно кататься на коньках. Когда появляется зеленый флаг, появляется практически весь город — дети играют в хоккей и бегают наперегонки, пары держатся за руки, а девочки-скауты продают сидр и горячий шоколад.
Глаза Кэлли такие большие и радостные — ее волнение становится моим.
— Как думаешь, у твоих родителей все еще есть твои старые коньки?
— Ты что, шутишь? Они на одну ступень выше барахольщиков — они ничего не выбрасывают.
Я похлопываю ее по заднице и сажусь.
— Хорошо. Тогда пойдем за ними — мы будем первыми, кто выйдет на лед.
~ ~ ~
И вот как это происходит — наша жизнь, здесь, вместе — на данный момент.
Мы работаем, Кэлли помогает своим родителям, мы ходим в кино и ужинаем. Мы ходим выпить с Дином и играем в карты с сестрой Кэлли и ее шурином. Кэлли заходит в тренажерный зал, когда я тренируюсь с командой, просто чтобы поздороваться, а я захожу в театр во время репетиций, просто чтобы посмотреть на нее. Мы обнимаемся со Снупи на диване и проводим практически каждую свободную секунду вместе.
Однажды в воскресенье я выхожу на пробежку и оставляю теплую и прекрасную Кэлли, спящую в моей постели. Когда я прихожу домой, она вытирает пыль в гостиной, одетая в мою старую футбольную майку — и, увидев мое имя у нее на спине, со мной что-то происходит. На ее телефоне играет "На улице" Брюса Спрингстина, и она подпрыгивает, танцует и поет, а Снупи лает вместе с ней, бегая взад и вперед по дивану.
И видеть ее — мою удивительную девушку — здесь, в моем доме, танцующую с моей собакой, это тоже что-то делает со мной. И слова вырываются из меня, ясные и правдивые, и прямо из моего колотящегося сердца.
— Я люблю тебя. Я действительно чертовски люблю тебя.
Не знаю, как я жил без нее все эти годы и думал, что все в порядке.
Кэлли наклоняет голову, наблюдая за мной, и на ее губах играет самая милая улыбка. Она бросает тряпку для пыли на пол и запрыгивает на диван, используя его как батут, чтобы прыгнуть в мои объятия. Она обхватывает меня ногами за талию, а руками обнимает за плечи.
— Я тоже действительно люблю тебя, Гарретт Дэниелс.
А потом она целует меня.
Проводит руками по моим волосам, издавая лучшие звуки. Все становится жарко довольно быстро, и всего через несколько минут Кэлли прислоняется спиной к стене, а я стягиваю шорты для бега, освобождаю свой член и отодвигаю ее шелковые трусики в сторону. А потом я толкаюсь в нее.
Это жесткое, влажное сжатие, от которого у меня перехватывает дыхание, и хриплый голосок Кэлли доносится до меня, когда она сосет и кусает меня за мочку уха:
— Люби меня, Гарретт. Люби меня, трахай меня... Люби меня вечно.
— Вечно, — клянусь я.
Мои пальцы впиваются в ее задницу, пока я вонзаюсь в нее, сотрясая картины на стенах. И Кэлли извивается рядом со мной, двигая бедрами, стремясь к этому, кончая на мне. Она прикусывает мою нижнюю губу, пока кончает, боль и пронзительный всхлип в ее горле, заставляет меня перелететь через край вместе с ней. Я ругаюсь, моя задница сжимается, а член дергается, изливаясь глубоко в нее.
После этого мое сердце скачет галопом, как скаковая лошадь...
Мне нужно больше заниматься кардиотренировкой.
Кэлли смотрит на меня остекленевшими, пресыщенными глазами... А затем они вспыхивают, расширяются.
— О, черт, у тебя идет кровь! Мне очень жаль.
Я провожу языком по нижней губе, ощущая привкус меди. А потом я улыбаюсь.
— Лучший способ начать воскресенье.
~ ~ ~
Кэлли
К марту мягкие скобы моих родителей слетают с их ног. Они все еще ходят на физиотерапию, чтобы укрепить свои мышцы, им все еще нужно быть осторожными и спокойно передвигаться по дому, но они снова мобильны, снова за рулем, снова делают бог знает что в Бьюике.
На второй неделе марта мы с Гарреттом летим в Сан-Диего на выходные на свадьбу Брюса и Шерил. И когда мы выходим из самолета и направляемся через аэропорт, у меня в груди возникает чудесное, возбужденное чувство. Я люблю Сан-Диего — солнце, тепло, запах океана, непринужденное дружелюбие людей. Возвращение придает сил.
Возвращаться в мою квартиру — это немного странно.
Это очень похоже на возвращение в свою комнату в общежитии колледжа после летних каникул. Она выглядит так же, но чувствуется по-другому — потому что ты немного отличаешься от себя, когда покидал ее. Я открываю дверь, и Гарретт ставит наши сумки в маленькой гостиной, оглядываясь по сторонам, рассматривая совершенно новый, бежевый диван — любезно предоставленный Брюсом и Шер — белые стены и подушки, несколько одинаковых золотых рамок и вазу со стеклянными лилиями на угловом столике.
— Похоже, ты выкупила весь каталог "Поттери Барн", да? — поддразнивает он.
Я оглядываю комнату, пытаясь увидеть все его глазами. Мне всегда нравился обтекаемый декор — аккуратный, простой, элегантный. Но из-за беспорядочного тепла дома моих родителей все эти месяцы или даже уютного холостяцкого места Гарретта на берегу озера, моя квартира кажется пустой по сравнению с этим.
Пустой. Холодной.
Но есть одна вещь, от которой у меня внутри все раскаляется. И это вид широкоплечего, великолепного тела Гарретта, стоящего в моей гостиной. Мне нравится, как он выглядит здесь, в окружении моих вещей, которые могли бы стать нашими вещами. Я вижу, как мы живем здесь вместе — я вижу это так ясно.