Но они слипаются, поэтому общий эффект не столько кокетливый, сколько судорожный.
Брюс в дальнем углу болтает с дружелюбной блондинкой средних лет в майке и кожаных штанах. Он очарователен и обходителен с дамами... но на нем также лежит проклятие "хорошего парня". Это ужасно и стереотипно, но это правда. Брюс слишком вежлив — в нем нет остроты, нет страсти. Уж мне ли не знать. Мы с ним пытались встречаться, когда только познакомились, много лет назад, но быстро выяснилось, что единственной искрой для каждого из нас был огонек дружбы.
Приоткрыв один глаз, Шер поворачивается ко мне, поднимая свою стопку.
— Я только что кое-что поняла! Это значит, что ты наконец-то сможешь переехать из этого захудалого здания, кишащего нищими аспирантами, и переехать в то место, о котором ты годами мечтала — то, где лежат тюлени!
Я до сих пор живу в той же квартире, в которой жила в выпускном классе колледжа. Но я откладываю деньги, год за годом, понемногу, на первый взнос за прекрасную квартиру с двумя спальнями на берегу океана в Ла-Джолле.
В частности, есть одна квартира с балконом и прекрасным видом на скалы, куда каждый день после обеда приходят погреться на солнце тюлени. Здесь спокойно и волшебно — дом моей мечты.
Волнение поднимается от пальцев ног, распространяется по всему телу, и я чувствую себя как Кейт Хадсон в фильме "Почти знаменит".
— Это все происходит! — я поднимаю свою стопку, выплескивая немного мутной жидкости, потому что я буквально подпрыгиваю.
И страшный человек-бармен поднимает свою стопку, произнося тост вместе с нами.
— За тюленей. Люблю этих пушистых маленьких ублюдков.
~ ~ ~
Пока длится ночь, я, Шерил и Брюс напиваемся так, как это делают в кино. Жизнь сводится к моментам — таким, как Брюс, размахивающий своим галстуком над головой, как лопастью вертолета, как Шерил, танцующая на стуле... прямо перед тем, как упасть с него, как мы втроем формируем персональный паровозик и кружимся вокруг бара, пока из динамиков играет "Давай прокатимся на поезде".
В конце концов, мы возвращаемся в мою крошечную квартирку с одной спальней. Я скидываю туфли в углу, а Шерил делает доверительное падение на диван.
Брюс расстилает свою спортивную куртку на бежевом ковровом покрытии, а затем ложится на нее, вздыхая.
— Ох! О, — кричит Шерил, забираясь в блузку, чтобы вытащить из лифчика свернутую салфетку. — Смотрите, что у меня есть! Номер Горного Человека!
— Горного человека? — спрашивает Брюс.
— Бармена, — она выдыхает, затем бормочет: — Я собираюсь взобраться на него, как на гору, — Шер заядлая скалолазка в свободное время. — Он может вонзиться в меня в любое время...
Ее голос затихает, и я думаю, что она заснула. Пока Брюс не вырвал бежевую подушку из-под ее головы.
— Эй! Какого черта, чувак? Мне нужна эта подушка.
— У тебя есть диван, Шерил. Если ты получила диван, я получаю подушку, — ворчит Брюс.
— Я не могу лежать ровно после выпивки. Мой кислотный рефлюкс прожжет дыру в моей груди.
И вот как вы узнаете, что вы стары.
— У тебя избирательный кислотный рефлюкс, — возражает Брюс. — Ты вспоминаешь об этом, только когда чего-то хочешь.
— Да пошел ты, Брюси.
Шерил и Брюс похожи на кошку и собаку, выросших в одном доме.
— Успокойтесь, дети. У меня есть запасные подушки и одеяла в шкафу.
Когда все хорошо, легко забыть о законе Мерфи — все, что может пойти не так, пойдет не так. Но именно тогда вам нужно помнить о нем больше всего. Потому что закон Мерфи — это как тихая змея в траве на пикнике. Когда ты повернут спиной, когда ты не ожидаешь его... вот тогда он тянется вверх и вонзает свои клыки в твою левую ягодицу.
Когда я делаю шаг в сторону прихожей, звонит мой телефон. Я пытаюсь достать его из своей захламленной сумочки, но маленький ублюдок прячется, и в итоге мне приходится вывалить всю сумку, забрасывая Брюса случайными конфетами "Тик-Так", которые отскакивают от кофейного столика.
Я смотрю на экран и вижу улыбающееся лицо моей старшей сестры, которая смотрит на меня, а вокруг нее, высунув языки, стоят мои очаровательные племянницы. Я сделала эту фотографию в прошлый День благодарения на озере Тахо, где мои родители, сестра и я сняли домик на время каникул.
Мне не приходит в голову, что она звонит мне в два часа ночи. Я просто отвечаю.
— Привет, Коллин! Что...
Ее слова вылетают в спешке. И я думаю... думаю, что она плачет. Что странно, потому что Коллин никогда не плачет. Моя старшая сестра непоколебима. Крутая. Она родила троих детей естественным путем... ничто ее не тревожит.
Только сейчас что-то определенно потревожило.
— Кол, помедленнее, я не могу тебя понять...
Между моим опьянением и ее икотой я едва могу разобрать ее слова.
— Мама... Папа. ...машина, а-а-авария.
О Боже. О. Боже. Боже.
Я поворачиваюсь к Брюсу и Шер, мгновенно протрезвев — все мысли о моем продвижении рассеиваются из моего сознания, как туман в утреннем свете. Есть только одна мысль, один фокус.
— Я должна ехать домой.
Глава третья
Кэлли
Оказывается, Коллин не плакала.
Она смеялась.
И двенадцать часов спустя, пока я стою в строгом, белом, освещенном солнцем коридоре, возле палаты моих родителей на шестом этаже Мемориальной больницы Лейксайд... она все еще смеется.
— Ноги? — спрашиваю я врача, надеясь, что ослышалась. — Они сломали ноги?
Я не ослышалась.
— Верно, — доктор Чжэн устало откидывает назад свои темные волосы и поправляет очки, — по одной ноге каждый.
Моя сестра фыркает в свои руки позади меня, звуча как возбужденный гусь.
— Я хочу, чтобы они остались в больнице еще на день или два для наблюдения, однако, учитывая их возраст, ваши родители на удивление здоровы.
Да. Это их пороки сохраняют их молодость.
Мои родители отправили нас с Коллин в католическую школу, но не из-за этого мы росли "хорошими девочками". Это было потому, что ничто из того, что делают твои родители, никогда не может быть крутым. Именно поэтому некоторые модели поведения переходят через поколение. Если у твоих родителей есть татуировки, то татуировки — это не круто. Если у них длинные волосы, то короткая стрижка — это круче. Если они одеваются в топы с завязками и обтягивающие джинсы, монахини становятся твоими иконами моды.
Эпоха расцвета моих родителей пришлась на 70-е годы: дискотеки и брюки-дудочки, Вудсток и психоделические наркотики — они ели все это ложками... буквально. И в их сознании 70-е — это всегда будут 70-е. Рак легких? Это заговор жаждущего денег медицинского истеблишмента (власть имущие, правящие круги, политическая элита) — вперед, зажгите еще одну ментоловую сигарету. Болезнь печени? Она поражает только слабых — налейте мне еще виски с кислинкой. Моногамия? Это противоестественно — где следующая свингерская вечеринка? Да, до того, как мы с сестрой появились на свет, наши родители были свингерами.
По крайней мере, пожалуйста, ради Бога, пусть это будет "были".
Я вытесняю эту мысль из головы и сосредотачиваюсь на том, что говорит доктор Чжэн.
— Учитывая их преклонный возраст, кости будут заживать гораздо дольше. Им потребуется обширная физиотерапия — в течение нескольких месяцев. Я передал Вашей сестре все документы.
Я ошеломленно киваю.
— Хорошо. Спасибо, доктор.
Я поворачиваюсь и смотрю на Коллин, которая прислонила свою белокурую голову к стене.