Он знал, что предал своё племя. Это было бесконечно мучительно. Из-за его глупого любопытства все они оказались в смертельной опасности — но он не мог изменить прошлое, и ждал новых чудовищных пыток почти с радостью — как достойной расплаты за все свои проступки…
Боль, правда, постепенно стихала, но её место тут же занимали другие пугающие ощущения: теперь он постоянно ощущал дрожь во всем теле, даже когда спал. Иногда его пронизывала внезапная боль, потоки жара, или, наоборот, холода. Иногда он слышал в ушах гул, словно исходящий из раковин, пение птиц или звон колокольчиков. В его голове внезапно возникали вопросы, и так же внезапно на них приходили ответы. Иногда его язык приклеивался к нёбу. Его челюсти вдруг крепко сжимались, а через какое-то время открывались вновь. Иногда он начинал зевать, как ненормальный. Его постоянно преследовала тяжесть в голове, волны тепла, боли в основании позвоночника, непроизвольные движения, необычный ритм дыхания, внутренний свет и звуки, видения и голоса, и много других невероятных ощущений.
Вайми понимал, что от пытки он сошёл с ума, но было, почему-то, не страшно — словно он наблюдал за происходящим откуда-то издалека. Он испытывал ужас и экстатическую дрожь самым неожиданным образом. Разные части его тела вдруг начинали двигаться или скручиваться. Эти невольные подергивания казались почти осмысленными, как будто кто-то забавлялся с ним, свив себе гнёздышко в самом основании его хребта.
Его мышцы теперь почти всё время были каменно-твёрдые и ныли от бесконечного напряжения, — но, может быть, лишь потому, что он всё время отчаянно мёрз. К обложенным колючим гравием стенам нельзя было даже прислониться, и он мог лишь сидеть на корточках, — лежать и даже стоять ему было холодно. Его заперли здесь со скованными за спиной руками, что причиняло массу дополнительных страданий — он не мог даже почесаться. Зуд в пылающей коже превратился в непреходящий кошмар — но Вайми благословлял оковы, потому что без них сам разодрал бы себя в клочья. Он почти не ощущал несчастных скованных рук — и, всё время, как мог, шевелил ими, чувствуя, что иначе останется без них.
Все эти три дня никто не заглядывал сюда, и он не видел ни пищи, ни воды. Ему повезло, правда, наткнуться на лужу под треснувшей стеной — воды там натекало достаточно, чтобы утолить жажду. Пить из этой лужи, со скованными за спиной руками, было очень неудобно — и очень унизительно, но последнее Вайми не трогало: всё равно, его никто не видел. Голода он почти не ощущал — есть ему, конечно же, хотелось, но никаких адовых мук по этому поводу он всё же не испытывал. Их ему доставлял холод — в подвале было едва выше нуля, что для нагого и босого юноши, к тому же, совершенно непривычного к холоду, означало бесконечную пытку. Спать он тоже не мог — лишь дремать сидя, уткнувшись мордочкой в колени и не чувствуя ничего, кроме пылающей от боли кожи и насмерть застывших босых ног. Но иногда он всё же видел сны, а непрестанная дрожь, хотя бы отчасти, согревала его. К своему удивлению, он ни разу даже не чихнул, а мучения — бесконечная смерть от холода — только укрепили его решимость. Наверное, пылающее в нём белое пламя боли и в самом деле выделяло тепло — иначе, голодный, он бы просто околел.
Когда ему стало получше, Вайми ухитрился протащить скованные руки под своей круглой задницей — это удалось ему лишь потому, что кандалы были с цепочкой, хотя и короткой, а он имел гибкий хребёт. Теперь стало куда легче — он мог чесаться, хотя бы спереди, пить из сложенных ковшиком рук, да и удобно сидеть, наконец. Это произвело поистине чудодейственный эффект: не желая умереть в этом подвале, Вайми материл найров последними словами, лупил в дверь кулаками, пока не отбил их, потом пустил в ход пятки — и тоже отбил, сел на пол — и рассмеялся, как ненормальный. Нагой, замерзающий, подыхающий от голода, он почему-то теперь верил, что всё кончится для него хорошо.
…………………………………………………………………………………………
Когда заскрежетала дверь, Вайми поднялся, готовый встретить палача. Его глаза непроизвольно зажмурились — теперь даже тусклый свет факелов был ему ярок — но никто не набросился на него, беспомощного, в этот миг. Его ресницы осторожно приподнялись — и широко распахнулись от удивления.
В дверях стояла та самая рослая девушка в белой тунике. Свой кинжал она сжимала в руке, — и длинный клинок был уже окровавлен. Вайми удивлённо посмотрел на неё, потом увидел за дверью, у лестницы, труп стражника. Горло найра было только что перерезано, и из него ещё текла кровь. Он посмотрел на кинжал в руке девушки. До него начало, наконец, доходить…