— Самые яркие мгновения жизни я провёл не с тобой, — глядя Лине в глаза, сказал он. — И ни с кем. Один. Сам по себе.
— Как? — она прищурилась.
— Ну, ты же знаешь…
Он отвернулся. Величайшее из доступных ему удовольствий — в ветреный день взбираться на высокое, одиноко стоящее дерево, пока ствол ещё мог выдерживать его вес. А потом качаться вместе с ним, с нетерпением ожидая каждого нового порыва. Он падал вместе с деревом, поднимался, вновь падал… и, полуживой от страха и восторга, порой начинал смеяться и бессвязно петь от безотчетного восхищения. Его воображение работало с бешеной скоростью, сердце то сладостно трепыхалось в груди, то замирало. Часто рывки были столь сильными, что сбивалось дыхание и начинала кружиться голова. Это, впрочем, ему не мешало. Он цеплялся покрепче и продолжал смотреть, взлетая и опускаясь в величайшем приближении к полету, какое только знал. А во снах он летал сам — и так реально, что просыпался с замирающим сердцем, едва дыша от восторга.
А потом ему и впрямь пришлось полетать — дерево, на которое он залез слишком высоко, не выдержало, переломившись, словно мачта. Внизу был густо заросший склон, и Вайми, вместе с вершиной, полетел вниз с высоты раз в сорок больше своего роста. Как ни странно, он не испугался. В его душе жило лишь исступленное любопытство. Эти короткие секунды полета — настоящего, когда его несло ветром вместе с верхушкой, похожей на шумящее зелёное облако — остались в его памяти на всю жизнь, заняв там, пожалуй, самое почётное место. Удивительные мгновения невесомости… осознание, что он в самом деле ЛЕТИТ, стремительно скользящая под ним, всплывающая к глазам земля…
Его пронесло, пожалуй, шагов пятьдесят — склон был достаточно крутым. К счастью, упругие ветки приняли на себя большую часть силы удара, а что осталось — пришлось на его твёрдую, из костей и мускулов, спину.
Вайми понимал, что обязан жизнью исключительно своим крепким рукам и ногам — они не разжались, даже когда от страшного рывка у него помутилось в голове, а обломанные ветки терзали его кожу. Он отделался сильной болью в растянутых плечах и ссадинами. Они, по мнению Лины, выглядели ужасно, но Вайми искренне считал ссадины и синяки естественным украшением парня.
С того дня он стал осторожнее, но не бросил любимой затеи. И верил, что когда-нибудь действительно полетит.
Вайми бросил вспоминать в удивительно паршивом настроении. После его «ну, ты же знаешь…» Лина не сказала ни слова, лишь как-то странно смотрела на него — и до него начало, наконец, доходить, что откровенность, конечно, вещь хорошая, но говорить любимой девушке, что есть дела поинтереснее неё, не следует никогда. Как всегда в таких случаях, ему хотелось сделать себе что-нибудь очень мерзкое. Помотав головой, он поднялся, угрюмо глядя в пол.
Лина, вдруг густо покраснев, тоже опустила взгляд — вспомнив, как Вайми смотрел на неё. Она не понимала всей глубины его чувств — до этого самого утра.
— Никогда не догадаешься, что я сейчас сделаю, — вдруг сказал юноша, и она всё же подняла глаза.
Вайми стоял, преувеличено тщательно обвязывая шнурок вокруг бёдер. Его гибкое тело подобралось, сумрачно-синие глаза смотрели внимательно и остро. Он был очень красив в этот миг, но хмурое выражение не обещало Лине наслаждений. Впрочем, она любила Вайми именно за неожиданность поступков, так резко отличавшую его от остальных юношей.
— Что же?
— Я сейчас пойду к Неймуру. И попрошусь в его отряд.
Лина ошалело взглянула на него, приоткрыв рот.
— К Неймуру? Но ведь он же ненавидит тебя!
— Есть за что, — сухо сказал Вайми, глядя в сторону. — Он ненавидит меня за моё равнодушие к судьбе племени. А я, знаешь, не люблю, когда меня ненавидят. Это… утомляет.
Глаза Лины расширились ещё больше. Поступок Вайми был безумным… но достаточно безумным, чтобы стать правильным. В конце концов, ненависть военного вождя и всех воинов племени — вещь и впрямь обременительная. Лина не знала до сих пор её причины, — но, если она такова, Вайми нашёл единственный способ избавиться от неё…
— Неймур груб со своими парнями, — сказала она куда резче, чем хотела. Её слова вызвали лишь кривую усмешку.
— Я не хочу, чтобы он был со мной ласков.
— Бывает, он бьет своих парней, если они ошибаются. И даже сечет их лианами.
— Это я смогу вынести, — сейчас Вайми говорил очень спокойно. Его пальцы скользили по подживающим алым полоскам под ногтями. — Не скажу, что я этого хочу, но я вполне заслужил взбучку.