Когда Вайми выдохся и замолчал, Найте ошалело почесал в затылке.
— Знаешь, ты, наверное, самый странный парень в мире.
Вайми с интересом повернулся к нему.
— Почему?
— Ты перебил в одиночку три десятка найров — в темноте, оглушённый! — спас наше племя, дрался, не жалея себя — и не считаешь себя воином лишь потому, что тебе нет равных в фантазёрстве? Странный тип.
Вайми смущённо опустил ресницы.
— Тебе смешно, но для меня это очень важно: стать своим. Одним из. Не единственным, одиноким навсегда.
— Но ведь ты же не можешь стать кем-то ещё, не собой.
Юноша хмуро посмотрел на него.
— Не могу. И не могу сделать других такими же, как я — а это для меня куда хуже. Ладно. Всё. Пошли домой.
…Иглы, одна за другой, вонзались в его обнаженное тело — и сквозь них, словно кровь, били тонкие, как волос, струйки золотого сияния. Они распадались в сияющую пыль, а пыль ореолом кружилась вокруг удивленного юноши. Странно, но Вайми совсем не ощущал сейчас боли — ему было легко, прохладно и щекотно от струившегося по нагой коже света. Он растворял и уносил его куда-то. Голова у него вдруг дико закружилась, он слышал в ней странные звуки, похожие на шум воды, жужжание пчел, пение флейт, звон колокольчиков и другие, для которых он не знал слов. В нем наяву плыли странные сновидения — страшные и прекрасные одновременно, но найры продолжали вонзать иглы до тех пор, пока звук внутри него не достиг невыносимой силы. Его мускулистый живот вдруг прижался к позвоночнику, глаза закатились под лоб и Вайми замер, перестав дышать. Его тело выгнулось вперед, а разум удивленно наблюдал за странными событиями, происходившими с ним. Поглотивший его ореол по-прежнему постоянно двигался, танцуя и подпрыгивая, закручиваясь в водоворот и рассылая бесчисленные, тонкие, как острие иглы, сияющие частички какой-то нематериальной субстанции. Они летели вверх, вниз, и во все стороны, возвращаясь и соединяясь с породившим их озером кружащегося и мерцающего света. Казалось, что он тает, превращаясь в свет, и прямо сейчас…
Вайми проснулся, ошалело распахнув ресницы, но ощущение не исчезло. Скосив глаза, он увидел рядом Лину: беззвучно хихикая в кулак, она водила пушистой травяной метелкой по его чуткой коже: он спал на спине, забросив руки за голову, и она воспользовалась этим. Ощущение было невероятно приятное. Вайми счастливо заурчал, когда метелка щекотнула ресницы — и тут же оглушительно чихнул, когда она бессовестно забралась в нос.
— Лин, ещё, — попросил он, приподняв ресницы, когда метелка отдернулась. Но, конечно, напрасно: Лина только захихикала вслух, глядя в его ошалелые от счастья глаза.
За этот месяц он ужасно соскучился по Лине — она по нему тоже — и не удивился, когда их любовь вспыхнула с новой силой. Когда он ложился спать, любимая была с ним, гибкая, прохладная, с быстрыми горячими ладонями. Она засыпала быстро, улыбаясь своим снам, — а юноша, легко отбросив её волосы, любовался её счастливым лицом и стройным сильным телом, таким красивым и беззащитным во сне, что порой ему становилось страшно. А просыпался он от легчайших прикосновений губ Лины — она считала, что он ещё спит, и Вайми замирал от счастья, почти не дыша, потому что эти, почти невесомые губы и ладошки касались его с тем восхищенным наивно-дразнящим любопытством, какое может дать только любовь…