– Ни на секунду не сомневаюсь, что не первая. Кто ж перед таким устоит?
– Кстати, местные уроженцы к Ехо по большей части вполне равнодушны, – заметил Джуффин. – То есть они довольны, что родились не где-нибудь, а в столице, и охотно пользуются всеми преимуществами такого положения. Но сильная и глубокая любовь к своему городу среди них огромная редкость. Странно, да?
– Вообще-то не очень. Они с младенчества получают Ехо по чайной ложке в день. А мы – все сразу, внезапно, как именинный пирог с фейерверком. Конечно, у нас больше шансов потерять голову.
– Твоя правда. И в награду за житейскую мудрость вот тебе большой ломоть пирога сразу – Гребень Ехо. Мы пришли.
Мост Гребень Ехо разительно отличается от остальных мостов через Хурон. Он столь широк и прочен, что по краям его построены самые настоящие дома. В некоторых живут люди – на мой взгляд, фантастические счастливчики, вроде сэра Кофы Йоха, который, конечно, регулярно досадует на сырость и шум, но не променяет свою сравнительно скромную квартиру даже на дюжину окруженных садами особняков Левобережья. Впрочем, добрая половина зданий отведена под лавки и трактиры, по большей части обескураживающе дорогие. Ничего не поделаешь, за виды, открывающиеся из окон и с выставленных за порог кресел, готовы переплачивать даже столичные жители; о приезжих и говорить нечего. Скупцы же удовлетворяются возможностью курить трубки у перил моста, в редких просветах между домами.
Наше место было среди скупцов. И не потому что мы берегли свои кошельки. Просто людям, которых никто не замечает, в трактире делать совершенно нечего.
А нас сейчас не заметил бы даже самый внимательный к гостям трактирщик. Это была моя вина. В смысле, идея. Ну или, как выразился Джуффин, заскок. Я не хотел, чтобы о моем возвращении в Ехо стало известно кому-то кроме самого Джуффина. Я бы и ему какое-то время не показывался, будь моя воля. Но довольно трудно скрыть свое появление в городе от человека, который самолично тебя туда притащил, напоив собственной кровью – не то из магических соображений, не то просто для смеха, чтобы потом всю жизнь дразнить кровопийцей. И спать уложил в своем доме, твердо пообещав присматривать, чтобы я никуда не исчез. И с несвойственной ему кротостью сносил все мои капризы. Никому не говорить, что сэр Макс вернулся? Ладно, как скажешь. Хочешь гулять по городу, изменив внешность? Смотри, это делается так. Давно надо было тебя научить, да руки не доходили. Думаешь, надо еще и маску надеть? Вообще-то они уже вышли из моды, но поступай как знаешь.
И только когда я сказал, что маскировка у меня, конечно, неплохая, но теперь хорошо бы накинуть сверху Кофин укумбийский плащ-невидимку, Джуффин дал себе волю и смеялся надо мной добрых полчаса. Плащ, впрочем, принес – потом, когда устал ржать.
Человек, надевший такой плащ, становится невидимым – в том смысле, что его перестают замечать. Просто невозможно задерживать на нем внимание, даже если ты заранее предупрежден и очень стараешься.
Плащи эти – большая редкость, никто кроме укумбийцев таких не делает, а заниматься торговлей жителям Укумбийских островов не велят законы пиратской чести. Даже свою гордость, крепкий ароматный напиток бомборокки, от которого без ума весь Мир, им продавать нельзя. Впрочем, выход уже давно найден: время от времени крупные производители укумбийского бомборокки отправляются в море на утлых суденышках, под завязку нагруженных бутылками. Штука в том, что законы пиратской чести не запрещают укумбийцам быть ограбленными превосходящим по силе противником, даже если этот противник по счастливому совпадению окажется угуландским купцом, который, забрав ценный груз, случайно забудет в каюте пострадавшего туго набитый деньгами кошель. Приступу рассеянности способствует не только желание продолжать бизнес, но и присутствие поблизости до зубов вооруженных родственников и друзей жертвы на легких быстроходных шикках. Догнать же злодея и отобрать награбленное им мешает опасение, что, прослышав об этом, другие купцы перестанут бесчинствовать в Укумбийском море на столь выгодных условиях.