— Скажи, ты настоящий? — на выдохе произнесла я, не веря своим словам. Я начала смотреть на него открыто и ясно, не пытаясь в привычном жесте боязливо прикрыть лицо руками.
Взгляд спутника не переменился, и лишь улыбка его стала шире.
— А ты как думаешь?
Я ответила то, что думало моё сердце:
— Настоящий. Хочу верить, что настоящий. — Я задыхалась и трепетала, и был это далеко не трепет из-за юных девичьих эмоций. Наоборот, мною овладевало сильное, тяжёлое и глубокое чувство, похожее на пылкую ярость, от которой срывало дыхание.
— Я тоже хочу верить. — Теплота переливалась в его очах. — Верю, — добавил он. Хотелось, чтобы эта душевная близость длилась вечность. Но, словно подхватив мои мысли, Кёджуро продолжил. — Пора.
— Что? — спросила я, понимая, о чём он. Образ спутника медленно плыл перед глазами. Меня кольнула горечь — как же хотелось побыть с ним чуть дольше!
Мужчина не без досады взглянул на меня, и его губы изогнулись в печальной улыбке. Жадно, не упуская деталей, он всматривался в мой образ, словно желал навсегда запечатлеть его в своей памяти. Я хотела схватить его за обе руки и привлечь их к своему сердцу, чтобы спутник знал, как громыхало моё сердце. Но касания его рук были бесценны. Поэтому я не посмела прервать осторожные поглаживания шершавых пальцев, которые всё ещё покоились на тыльной стороне моей руки. Кёджуро смотрел на меня так, словно хотел что-то сказать, но не решался этого сделать.
Перед тем, как окончательно покинуть мир грёз, я уловила напоследок тихие слова:
— Хотелось бы мне никогда не забывать тебя.
⋇⋆✦⋆⋇
Я с трудом разлепила тяжёлые веки, налитые свинцом. Горло раздирало засухой, полыхали яро и неистово щёки, словно объятые языками пламени. Я захрипела и слабо зашевелила пальцами, и это было единственное, на что была способна. Душный воздух был пропитан вонючими, едкими лекарствами и травами, от которых проступили холодные слёзы. Раздался чей-то вздох, и он показался мне слишком громким, из-за чего я болезненно сморщилась.
— Она проснулась! — громко прозвучал мужской голос.
Часть 6 «Существа из дыма и паутины»
Весь мир вдруг содрогнулся от осеннего ненастья, дни стремительно похолодели и потемнели тяжёлым мраком. Ласковое солнце далеко ушло и спряталось за стеной грозовых туч, гонимых воем ветра, всё вокруг пропиталось безобразной скукой и унынием. Эта ночь оказалось ужасной и гадкой. Пока я блуждала по миру грёз, по ту сторону тело коптилось в объятиях жестокой лихорадки. Чему я несказанно удивилась, ведь меня редко пробирала сопливая хворь. Я свалилась отвратительной, безвольной тушей, раскрасневшейся в собственном поту, не в силах пошевелить и пальцем ног. Моё затяжное молчание взбудоражило внимательную старушку, живущую напротив. Та забила в колокола и разнесла тревожные вести до всех в округе. Именно благодаря её безудержной тревоге я валялась камнем уже не в своей родной постели, а в больничной, белоснежной и гладко застеленной, пропитанной запахом лекарств, от которого язык сворачивался в трубочку.
Я едва ли поспевала страдальчески закатывать глаза, слушая поток старушечьих нравоучений. А это, знаете ли, та ещё морока — интенсивно фырчать в ответ на чужое фырканье. Басистый мужской голос, услышанный мной в момент пробуждения, принадлежал одному из неравнодушных соседей, которого я никогда в лицо не знала. Тот ещё самодовольный наглец! Всё ютился вокруг меня, словно мёдом было намазано. Непреодолимые раздражение и непонимание буравили мой мозг, я тихо шипела, мечтая спрятаться в маленьком сундуке. От незваных наглецов и нудных нотаций спасали только грёзы, которые настигали меня молниеносно, затягивая манящей, сладкой дымкой.
Всё повторялось каждую ночь, но с небольшими вариациями: глубокая, как океан, тьма. Яркие и ослепляющие вспышки боли, лишающие почвы под ногами. Разные, словно на подбор, двери. Можно было ходить и капризно выбирать, что ближе сердцу: открыть гнилую, покрытую мхом, дверь. Либо совсем новенькую, свежеокрашенную в бирюзовый цвет, с крупными, затейливыми узорами. Все они показывали совершенно новые, непредсказуемые миры. Как бы я ни пыталась, у меня не получалось предугадать, что таила за собой каждая из дверей.
Я была незримой чужестранкой в грёзах, и это оказался самый безопасный вид сновидений, который для себя усвоила. Словно открывая дверь в чужие воспоминания, я блуждала одиноким призраком, оставаясь незримой для местных обитателей. Как бы усердно ни пыталась обратить на себя внимание, всё было без толку: я могла громко петь о любви и бодро хлопать в ладоши, барабанить ногами и руками о столы и двери, но никому не было до меня дела. Я была гостем, сокрытым тенью, которому раз за разом рассказывали тайные кусочки чужих жизней.