Солнце клонилось к закату. Похолодало.
Пролетел огромный жук, тоже явно торопясь домой.
Сурганов бормотал:
– Мама скоро приедет, мы ей честно скажем, что никакой микроволновки мы не сожгли, она сама. Микроволновка тут старая, наверняка лет десять стоит. За зиму отсырела. Мама нас поймёт, она хорошая.
Они с Павликом прибавили шаг. За лесом вдруг зашумела, закричала раненым зверем электричка, но и её крик казался теперь родным.
Рядом с домом стояла знакомая машина. Над дачами плыли гитарные аккорды, и у соседского парня, кажется, впервые получалось не фальшивить.
Жена Сурганова сидела на крыльце, глядя в телефон.
Она увидела их и пошла навстречу.
С удивлением Сурганов увидел на её щеке слезу.
Они обнялись. Нос жены был мокр, и чужие слёзы текли по его пыльной шее.
Павлик вдруг обнял его ногу. Так они и стояли втроём, слившись в одно целое.
Вдруг мальчик сказал им снизу:
– Не плачьте. Вы когда плачете, мне грустно.
(старичьё)
Ещё сейчас мы находимся в таком положении, когда коротковолновик должен большинство деталей для своих устройств изготовлять сам и пользоваться негодной продукцией частника.
– Грибов в этом году много.
– Слишком.
– Что?
– Слишком много грибов. Это меня бабушка так учила: если что-то слишком хорошо уродилось, так жди беды. Ну, картопля или свёкла – это ещё от человека зависит, а вот грибы – это чистый голос мироздания. И мироздание говорит тебе: наешься напоследок. Перед войной, говорят, тоже всё уродилось на славу.
– Перед какой войной?
– Да перед всякой.
Над дачами плыл дымок. Ещё вчера к нему примешивался горький шашлычный запах, а теперь только дым печей. В посёлке оставались старики и старухи, что неспешно совали опята в банки. Гуляя дачными улицами, Раевский, как ему казалось, слышал пыхтение этого неистребимого племени. Этим война нипочём, они и после ядерного удара выживут в своих норах, где со стальных полок на них будут глядеть солёные огурцы, будто младенцы в Кунсткамере.
Над дачным посёлком висела огромная луна. Ещё с утра Раевский читал в Сети про суперлуние, совпавшее с полнолунием, но то, как выглядел спутник Земли, превзошло все ожидания. Казалось, протяни руку, и почувствуешь ноздреватую поверхность, похожую на застывший блин.
Наверняка жулики, что толкуют войну и грибной урожай через астрологию, бормочут что-то тревожное в своих телеграм-каналах.
А тут, за столом, темы были те же, но без всякого страха.
Но Раевскому всё равно не нравились эти эсхатологические беседы. Чуть что – трубит горнист, и из леса выезжают четыре всадника – один с эпидемией в пробирке, другой с голодом, третий с арбалетом, а четвёртый… Но тут уж правило верное: поселился у друзей, так терпи их застолье и их разговоры.
Это такая привычка заговаривать беду, чтобы она решила, что уже пришла в эти края, подумала бы немного, постояла у калитки, а потом пошла дальше.
Раевский продал старую квартиру и вдруг задумался: может, отказаться от покупки новой, уплатить неустойку риелтору и обзавестись дачей прямо тут?
А пока он жил у старого друга. Да что там, мы все у него жили время от времени: кто-то ушёл от жены и месяц спал в холодной комнате на втором этаже, а как нашёл что-то получше, так его сразу же сменил другой, что вот-вот должен был уехать навсегда.
Дача была старая, с множеством пристроек, и оттого похожая на муравейник. Этот муравейник был собран вокруг большой печи, как вокруг муравьиной царицы. Дальше расходились комнаты, каждая следующая всё холоднее. Летом всё было наоборот: в центре дома, как в погребе, царила прохлада.
А теперь хозяин и трое гостей, которым не нужно было в понедельник в город, собирались у печи.
Напротив горячей стены кирпичей стоял огромный стол, ровесник самого дома. Очень старый, с вырезанными буквами, письменами исчезнувших народов.
Заговорили о соленьях. Поэтому на стол упало слово «осмос», и сразу было видно, что собравшиеся – люди учёные.
Хозяин сказал, что осмос – не только загадочное, но и полезное явление.
– В быту, – развивал он свою мысль, – это стремление соли покидать то место, где её много, в то место, где её мало. Попросту: вы маринуете помидоры в банке, и если рассол будет более солёный, чем сам помидор, то помидор сморщится, соль будет стремиться внутрь. А если меньше, то лопнет, соль будет стремиться наружу, и сила её велика. Чтобы помидор не морщило и не лопало, нужно солить рассол не на глаз и не на вкус, а на вес, причём достаточно точно.