Он хорошо помнил маму молодой и красивой, еще до того, как ее нежная и такая теплая улыбка сменилась холодной застывшей маской гуимплена.
- Мама, а кто такие гуимы? Сегодня один мальчик кричал: «Ты чего лыбишься постоянно, как гуим? Ты гуим?! Он гуим, гуим!»
- Это такие люди, сынок. Они думают, что очень счастливы и потому всегда улыбаются. Но на самом деле они глубоко несчастны.
- Почему?
- Ну, потому что другие, очень плохие, люди придумали такое… такую специальную штуку для уколов…
- Лекарство? Оно больнючее?
- Не лекарство, сыночка. Это не лекарство, а очень вредное вещество, от которого потом умирают. Но сначала думают, что очень счастливы.
- Я боюсь уколов!
Уколов тогда боялись уже все. Снук еще только — только начинал распространяться, и встретить гуима можно было не часто. Однако в газетах, под броскими заголовками, уже мелькали описания случаев того, как врач — снукер подсаживал на иглу ни о чем не подозревающего пациента. Больницы и поликлиники стремительно пустели, как и аптеки, в которых раскупалось все, что могло сойти за лекарство. Женщины рожали дома, детская смертность зашкаливала в отсутствие прививок, а потом, когда Киту было уже восемнадцать, пришли эпидемии оспы и чумы. Тогда все нормальные люди попрятались по домам, даже на работу рисковали ходить очень немногие. Районы превратились в огромное смердящее кладбище, по которому бродили лишь улыбающиеся до ушей счастливые гуимплены.
Как ни берёг он маму, однако два года назад не уберёг — позволил ей отправиться за покупками одной. Он тогда крутил любовь с Дарлинг, и мама позвонила в не самый подходящий момент.
- Сына, надо бы купить соевой пасты, сахарин и стеротомикс. Ты зайдешь по пути к Белчеру?
- Мам, я… Я сейчас не могу. Я не на работе. Ты меня не жди сегодня, ладно?
- Ты не придешь?
- Ну, видишь ли… Нет, я тут… с Майком. Мы…
- А, — улыбнулась мама. — Понимаю, не объясняй. Ладно, тогда я сбегаю на тридцать девятую, хорошо?
- Нет, мам!
- Но у нас кончилась паста.
- Мам!
- Я быстро. Осторожно. Как мышка — шмыг туда, шмыг обратно.
Когда на следующий день он вернулся и зашел в их маленькую комнатушку, мама сидела на кровати, а на лице ее застыла эта деревянная улыбка гуимплена.
Сто раз потом он проклинал себя и Дарлинг (через полгода она тоже попалась гуимам, где — то в девятом районе), сто раз пытался заставить себя ввести маме не снук, а что — нибудь, что навсегда избавило бы единственного дорогого ему человека от этой безумной маски, обезобразившей мамино еще красивое лицо. И возможно, однажды, он бы в конце концов решился, если бы не Эрджили.
Он скорее физически почувствовал, чем услышал, возню за мусорными баками. Быстро повернувшись в ту сторону, выхватил из кармана и надел на руку шипованый кастет, занял стойку готовности.
Просто так, пустой рукой, бить гуимов бесполезно: под кайфом они не чувствуют боли. И даже хороший удар в челюсть, который нормального человека немедленно уложит в нокаут, не доставлял их атрофированным мозгам особого беспокойства, они лишь на время теряли ориентацию в пространстве. Бить гуима нужно было только в жизненно важные органы и желательно — чем — то твердым, чтобы причинять хотя бы переломы. Учитывая то, что в последнее время гуимплены старались не нападать поодиночке, а снук не вызывает такой заторможенности, как другие наркотики, успешно отбиться от нападения двух — трех снукеров было непростой задачей даже для хорошо подготовленного бойца.
Он простоял минуту, но никто, кажется, не собирался на него нападать. Между тем, возня за баками не утихала. Послышался приглушенный женский возглас, потом скрежещущий об асфальт звук — какого — нибудь сдвинутого с места ящика.
Кит медленно, по дуге, стал обходить баки, чтобы заглянуть за них. При этом он старался не выпускать из пристального внимания ближние подъезды. Даже затылок у него моментально задеревенел от напряжения. Но глаза на нем, к сожалению, не выросли, чтобы отхватить в поле зрения побольше пространства.
Через минуту он увидел сутулую спину гуима — высокого и худого — который, сопя, напирал на девчонку лет двадцати пяти, прижимая ее к ближайшему баку.
- Касата! — хрипел он. — Счастье будет, касата! Не бойся, не больно. Каса — а–та — а–а!
Девчонка вцепилась в руку снукера, в которой был зажат шприц, так, что костяшки ее пальцев побелели. Глаза неотрывно следили за иглой, которая медленно, но верно приближалась к ее шее. Другой рукой гуим вцепился в ее волосы и тянул к себе, не обращая внимания на пальцы правой руки девчонки, разрывающей ему нижнюю губу. Было видно, что силы жертвы на исходе, еще минута и она не выдержит.