Она рассматривала репродукции произведений гения, который даже живописные произведения творил как скульптор, тщательно обозначая все тени и полутени, очерчивающие рельефы человеческого тела.
А вот и барельефы… „Битва кентавров“. Множество фигур, переплетенных в жаркой схватке, по сюжету — смертельной, но эмоциональность, играющая на каменных лицах, наводила на мысль, что кентавры впали в любовный экстаз. „Поистине, любовь и смерть, Эрос и Танатос — две стороны одной медали“. Композиция из фигур, объединенных одним общим порывом, напоминала горельефы из индийского храма в Кхаджурахо. Насте когда-то показывал альбом с репродукциями этих памятников древнего искусства радиожурналист из редакции иновещания Соумен Нахар. Они иногда встречались на пресс-конференциях, и Настя видела, что темноглазый парень явно, как говорится, положил на нее глаз. Но сам он был настолько не в ее вкусе, что она ограничила свое общение с ним темой любви к искусству. Правда, произведения искусства, подходящие для обсуждения, Соумен выбирал несколько специфические. Они рассматривали фотографии, по разнообразию сюжетов превосходившие западные журналы. Каменные люди занимались любовью в головоломных акробатических позах, которые могут повторить разве что натренированные йоги. Казалось, скульптор лишил своих героев позвоночника, но придал им гибкость, свойственную гусеницам. Древние индусы знали все. Соединяясь, они достигали единства мира человеческого с миром вселенским. Они были свободны и чувственны, в отличие от незадачливых европейцев, через несколько веков все же признавших: Восток был прав, утверждая, что единение мужчины и женщины является главным принципом мироздания.
Анастасия извлекла из шкафа, с полки, где сложены ждущие своего часа отрезы тканей, подарок Соумена — настоящее сари из блестящего натурального шелка. На белом фоне были изображены силуэты храмов, похожих на храм в Кхаджурахо, перья райских птиц, бирюзовые, черные, бордовые дивные цветы, напоминающие маковые чашечки, до краев наполненные росой, и древние, непонятные орнаменты.
Целых пять метров матово поблескивающей ткани, отрез, который невозможно раскроить, нельзя превратить в неиндийское платье. Это сари — как непереводимая на иные языки чувственная поэзия.
Настя провела рукой по гладкой поверхности, и вдруг у нее возникло желание завернуться, забинтоваться в это великолепие, почувствовать его всей поверхностью тела. Через мгновение все, что было на теле, — платье, лифчик, колготки, трусики, — некрасивое, как весенний снег, комом валялось в углу дивана, а ее второй или даже первой кожей стала нежнейшая ткань. И Анастасия „на собственной шкуре“ убедилась, что индийские женщины чувствуют себя намного эротичнее европейских. Индуска вся — эротика. Ее одеяние, походка, танец переполнены чувственностью.
Конечно же, по всем правилам завернуться в сари она не сумела. Интуиция подсказывала ей какое-то решение, возможно, слишком далекое от классического. Но зеркало утверждало, что она великолепна. Настя чувствовала, как при каждом шаге вздрагивают складки шелка на груди, подчеркивая гармонию рукотворного покрова и женского тела.
Все еще завернутая в сари, она села за письменный стол. Сегодня она не будет сочинять красивые сказки о несоединимости мужского и женского начал в нашем несовершенном мире. У нее родилась идея иного плана, правда, возможно, не слишком оригинальная по форме. Когда-то французские кинематографисты уже использовали подобный прием, когда создавали знаменитую „розовую серию“. Они сочинили сценарии по мотивам классических произведений, сделав акценты на целомудренно опущенных авторами подробностях. Кстати, о подобном же ходе упоминал и Марк Самойлович, сожалея, что в „тени великого Толстого“ сложно пытаться описать интимную жизнь Анны Карениной.
Настасья решила писать не об Анне Карениной, а о куртизанке Камале, к которой приходит учиться искусству любви Сиддхартха, герой Германа Гессе, автора, соединившего в своих произведениях Запад и Восток.
Анастасия, чувствуя себя плагиаторшей-преобразовательницей, назвала Сиддхартха Дамодаром, а Камалу — Амбапали. И все сиюминутное ушло. Индия властно обвивала уже не только ее тело своим сари — все ее существо было охвачено музыкой Востока.
Сказка вторая.
„Перед самым городом, у обнесенной красивой оградой рощи, Дамодару попалось навстречу шествие. В разукрашенных носилках, которые несли четверо слуг и сопровождали нагруженные корзинами прислужницы, сидела на красных подушках под пестрым паланкином женщина — их госпожа. Под высокой прической Дамодар увидел очень светлое, нежное, умное лицо, ярко-красный, как только что вскрытая смоква, рот, нарисованные дугой брови, темные глаза, блестящие и зоркие, длинную шею, спокойно лежали руки, длинные и узкие, с широкими золотыми обручами на сгибах.