В институте она не появлялась, в общежитии — тоже. Угол ее зрения сузился так, что даже любовь, извечная пружина существования женщины, словно перестала существовать. Конечно, Анастасия знала, что это — на время.
Настя снова готовилась к „штурму“ социального заказа Марка Самойловича. Вся квартира была оккупирована книгами, так или иначе касавшимися тайны продолжения рода человеческого. „Русский эрос“, „Секс в культурах мира“, „Женская сексопатология“, „Метафизика секса“, — она заглядывала во все эти мудрые книги поочередно, пытаясь составить как можно более полную картину.
В дверь позвонили, и сначала Настя привычно решила не открывать, предположив, что это, должно быть, Валек. Но шестое чувство подсказало, что все же следует удостовериться. В крайнем случае, можно посмотреть в глазок — и не открыть дверь.
В пространстве, искривленном колодцем глазка, стоял кто-то незнакомый.
— Кто там?
— Настя, это я, Валера Флейта, — ответил забытый голос.
И вот он уже на пороге, худой, осунувшийся, с огромными, чуть навыкате, как у страдающих базедовой болезнью, глазами. Милый одноклассник, „нимфет“, херувимчик, не возмужавший, а просто очень, почти до неузнаваемости изменившийся.
— Проходи скорей, что ж ты застыл на пороге!
— Какая ж ты стала… Красивая.
— Ну уж… Кофе будешь?
— Буду. С бальзамом. — Он вытащил из подозрительно оттопыренного кармана керамическую емкость. На этикетке значилось: „Алтайский бальзам“.
— Это что же, с Алтая? — поинтересовалась Настя, вспомнив, что Валерка служил вроде бы где-то далеко за Уралом.
— Нет, из гастронома. Говорят, очень хорошо помогает поддерживать силы организма. Ну, всякие там потенции.
— Есть проблемы?
Валерка замялся.
— Я не о том. Я вообще о здоровье.
Когда он сел, Настя заметила, что волосы у него на макушке поредели. Гость потихонечку осваивался, окидывал комнату все замечающим взглядом, стопки книг на столе и на табурете, кипу журналов с торчащими из них закладками. Подбор литературы его заметно удивил. Насте показалось, что даже зрачки у Валерки стали круглее и больше, словно в каждый глаз капнули по капельке атропина. И она, как мудрая хозяйка, постаралась перевести разговор в русло „хорошей погоды“.
— Осень в этом году скверная. Правда?
— Да. Я только неделю в Москве, И все не могу привыкнуть. Тяжело, изнываю от полного безделья.
— А в армии чем ты занимался?
— Служил во внутренних войсках.
Валерка аккуратно, даже женственно налил бальзам в маленькие серебряные рюмочки, украшенные чернением. Для кофе Настя подала суперсовременный сервиз из цейсовского жаропрочного стекла. В сочетании рюмочек и чашек был некий постмодерн.
— Это в каких же — внутренних? В тех, что усмиряют беспорядки?
Валерка слегка замялся, но она не поняла почему.
— Нет, — наконец ответил он, — в тех, которые конвоируют этапы.
— „Этапы большого пути“, — продекламировала Настя нараспев. — И что же, приходилось этапировать главарей мафии и всяких прочих путчистов?
— Я сопровождал женские этапы, Настя. От Москвы до самых до окраин. Но мое начальство терпеть не могло баб. От них всех офицеров уже воротило.
— Как это? — поразилась она.
— Объелись. Знаешь, как, бывает, дети объедаются конфетами.
Бальзам имел приятный привкус хвои и дикорастущих трав. Настасья сделала несколько глотков и поняла: это привкус свободы.
— Чудесный напиток…
— Настя, а что это ты читаешь? Все книги — про секс. — Он потянулся к стопке толстых журналов. — А, „Вопросы философии“. Узнаю тебя: ты всегда любила почитать что-нибудь умное.
В журнале была заложена закладка. Валерка, естественно, раскрыл его именно в этом месте. И обалдел…
— Что с тобой?
— И тут — „Природа сексуальности“. Настя, ты что же, одурела от одиночества?
— С чего ты взял, что от одиночества?
Она заговорщицки улыбнулась.
— На зоне многие женщины не переносят одиночества — впадают в психозы, становятся лесбиянками.