— С кем же?
— Сами с собой. Но с нашим участием. И у них все получается гораздо лучше.
— Что же, технология понятна. Аккомпанируешь онанистам.
— А почему бы и нет, если за это хорошо платят?
— Потому ты и читала разные психосексуальные книжки. Не так ли?
— И потому тоже. Нужно ведь быть готовой ко всяким клиентам. Те, у кого все в порядке, к нам не обращаются. Поэтому психология — прежде всего.
Выпив из жаростойких стеклянных чашек в алых пластмассовых подстаканниках изумительный чай без сахара, они продолжили беседу.
— Я читала, — вспомнила Марина, — что в Японии существует целая служба „Жена на три часа“ или что-то вроде этого. И, понимаешь, она ничего общего не имеет с сексуальными услугами. Эта служба — исключительно психологическая. Приходит к холостяку „жена“ с „дочкой“, скажем, на несколько часов, и вся троица старательно разыгрывает семейные отношения. При этом мужчина реально чувствует себя женатым человеком, семьянином.
— Для такого не нужна целая фирма! Можно просто подселиться к какой-нибудь женщине с ребенком, чтобы все „почувствовать“.
— Не скажи. Исполнительница заказа едва ли не целых полгода изучает биографию клиента, его повадки, склонности, чтобы все — как на самом деле. И обходятся такие три часа мужичку в целых тысячу двести зеленых.
— Ого!
— За границей самые дорогие услуги — именно психологическая помощь. А не девочки в домах терпимости.
— Слушай, девочка телефонной терпимости, если я к тебе сегодня приду ночевать, впустишь?
— Что это ты? Поссорилась с Коробовым?
— Кажется, он от меня устал.
— Эх ты, поэта нужно держать на дли-и-и-нном поводке. А три месяца в одной комнате — полный провал.
— Возможно…
„И все-таки самый женский на свете роман — это „Театр“ Моэма,“ — думала Анастасия, в который раз листая старенький томик.
Впервые она прочла его еще лет в пятнадцать. А потом перечитывала не однажды. Можно сказать даже, каждый раз, когда ей бывало невыносимо от осознания того, что она снова потерпела неудачу.
И опять она читала старую добрую книгу, настоящую энциклопедию женской жизни. Настя уютно устроилась в кресле и даже смогла абстрагироваться. И было отчего: рядом посапывал Ростислав.
„Они поднялись и пошли в спальню. Джулия сняла шляпу и сбросила платье. Том обнял ее, как обнимал раньше. Он целовал ее закрытые глаза и маленькие груди, которыми она так гордилась. Джулия отдала ему свое тело — пусть делает с ним, что хочет, — но душу ее это не затрагивало. Она возвращала ему поцелуи из дружелюбия, но поймала себя на том, что думает о роли, которую ей сегодня предстоит играть. В ней словно сочетались две женщины: любовница в объятиях своего возлюбленного и актриса, которая уже видела мысленным взором огромный полутемный зал и слышала взрывы аплодисментов при своем появлении. Когда немного поздней они лежали рядом друг с другом, ее голова на его руке, Джулия настолько забыла о Томе, что чуть не вздрогнула, когда он прервал затянувшееся молчание.
— Ты меня совсем не любишь больше?
Она слегка прижала его к себе.
— Конечно, люблю, милый. Души не чаю.
Джулия поняла, что он разочарован. Бедняжка, она вовсе не хочет его обижать. Право же, он очень милый.
— Я сама не своя, когда у меня впереди премьера. Не обращай внимания.
Окончательно убедившись, что ей ни жарко, ни холодно от того, существует Том или нет, Джулия невольно почувствовала к нему жалость…“
А что Настя чувствовала к Ростиславу? Ненависть? Или все еще любовь? Или сама не могла разобраться?
Она научилась понимать его, „вычислять“ его реакции, поддерживать его, как во всем поддерживают своих сыновей матери. Но за эти месяцы успела понять, что он вовсе не романтический герой-любовник, а слегка закомплексованный, инфантильный постсоветский мужчинка.
За несколько поколений успел сформироваться отдельный „вид“ таких мужчин — для всех хороших и приветливых, но неспособных отвечать за свои конкретные поступки.
И Ростислав как раз принадлежит к тем, кто прекрасно знает, например, как воспитывать детей, и может весьма красноречиво читать лекции на тему воспитания. Но при этом не в силах — ни в моральных, ни в физических — воспитать „одного, отдельно взятого“ ребенка. Своего собственного.
Настя инстинктивно положила руку на живот.