Слова имели смысл, но они не были бальзамом на раны, которые он нанес моему сердцу. Выдал мое имя, скрывал от меня тайны, не защитил меня. Но эта жалкая попытка загладить вину не закончилась.
— Они помогут Акихито, — сказал он на английском. — Они не помешают нам связываться с Иными, которые могут помочь тебе понять, какой ты можешь быть даже со своей человеческой половиной.
Я могла думать только о том, как целую ту пухлую нижнюю губу. Это не означало для Кена то, что значило для меня. Почему он не сказал мне, что он — хафу? И почему дал фрагмент, что был ему ближе сна про лес? Я думала, тот фрагмент сна означал, что он был без сложностей. Ха.
— Потому что тебе они с этим помогли? Уже понял, чем ты можешь быть со своей человеческой половиной, Вестник?
Грустный взгляд, румянец — я хотела хоть какую-то реакцию. Но он гневно стиснул зубы, мышца бешено дергалась, его глаза из молочного шоколада стали жженым эспрессо за миг. Мой желудок трепетал. Ощущение было как перед бурей, окутало меня зудом.
— Я всегда знал, какой я, — медленно сказал он.
Мой телефон завибрировал в кармане, стал жутко каркать. Кен нахмурился, а я вытащила его.
— Что? Я вставила сим-карту, которую мне купила Марлин, пока была в лимузине.
— Скажи, что это не рингтон Кваскви.
— Это не крики синей сойки.
Я ответила. Голос Кваскви был спокойным:
— Акихито говорит, что должен остаться тут с леди. Он хочет, чтобы мы шли в отель без него.
Кен качал головой.
— У тебя есть номер Кваскви? Даже у меня его нет.
Я отмахнулась.
— Ты его в это втянул, — Кен связался с Кваскви, потому что нам нужно было убежище для папы, когда Хайк и Улликеми собирались использовать любого члена моей семьи, до которого дотянутся.
— Не дуйся, Кен, ты знаешь, что я тоже тебя люблю, — весело сказал Кваскви из телефона.
— Дай мне папу.
— Она вся ваша, — услышала я Кваскви на фоне, а потом голос папы. — Мне спокойнее рядом с Юкико-сан.
До меня как-то донеслось фырканье Кваскви. Он намеренно понизил голос:
— Если спокойствием можно назвать состояние сосульки.
— Мы будем вместе, пап, или отправимся домой.
Он говорил, что только в Японии я научусь управлять баку. Было не справедливо так его шантажировать, но справедливость уже не помогала. Папа вздохнул.
— Ясно. Тогда встретимся у задних ворот через минуту.
Он завершил разговор. Я смотрела на телефон, на экране была старая фотография Марлин, меня и папы. Наверное, сестра установила ее там. Мы выстроились за сине-красным контейнером для суши в ресторане, девочки выглядели долговязо и неуклюже, а папа был ближе всего к счастливому виду, чем я когда-либо видела.
— Он встретит нас у задних ворот.
Кен кивнул, шел следом, чтобы я была впереди, пока двигалась среди деревьев по нашим следам. Он нависал за мной тучей.
Кваскви стоял у столба, где мы вышли из лимузина. Папа напряженно ждал рядом с ним. Лимузина не было.
Я остановилась и уперла руки в бока.
— И как мы попадем в Старбакс? — я прошла к папе, прижала ладонь к его пояснице. Даже сквозь рубашку он ощущался странно холодным. Кен робко улыбнулся мне.
— На перекрестке есть кофейня Дотор. Я вызвал такси.
— Вот и оно, — сказал Кваскви, кивнув на черный фургон, что был уже и ниже, чем в США, подъехавший быстро к обочине. Взметнув гравий, он остановился опасно близко, отрезал парней от меня и папы. Задняя дверь отъехала, и пара рук в перчатках втащили папу в машину. Предупреждение Кена, наполненное паникой, прозвучало слишком поздно, меня втащили в фургон лицом вперед. Дверь хлопнула, закрывшись, и машина поехала, отбросив меня в металлическую стену.
Незнакомка и знакомое лицо с длинными оранжево-каштановыми волосами, уже не собранными в хвост, а ниспадающими на его спину, с опаской смотрели на меня. Мальчик из храма. Как его звал монах?
— Пон-сума.
Он моргнул.
— Твой японский звучит как у старика.
Я моргнула.
— Боюсь, это моя вина, — папа пытался сесть прямее, хоть машину трясло в переулках. Он пожал плечами. — Я старик, и Кои слышит мой японский чаще всего. Лучше скажите, почему вы выбрали этот драматичный способ, чтобы мы вас выслушали, — вежливая твердость напоминала всем нам, что папа был баку, и его нельзя было списывать со счетов, хоть он горбился и дрожал.
— Мы — диссиденты, — сказала незнакомка. Она была юной, как Пон-сума, но с короткими темными волосами, похожими на шипы. — Мы не будем сидеть и позволять старому каппе и Тоджо решать судьбу нашего вида.