«Он не включил в это Мурасэ», — я убрала руки за спину.
— Я справлюсь.
— Если уходишь, иди, — сказала Мидори. Она была в перчатках, держала шприц с прозрачной жидкостью. Пон-сума вонзил большую иглу в вену Бен и отодвинул меня в сторону костлявым бедром.
— Теперь мне можно уходить?
Пон-сума раздраженно посмотрел на меня.
— Мы могли бы сходить в пекарню за хлебом с карри или шоколадными круассанами, — сказал Кваскви. — У них может быть мокко.
Я сглотнула слюну. Нет. Я не могла убежать от этого бардака. Даже ради кофе. Я покачала головой.
Мурасэ указал на другой стол.
— Хотя бы присядь. Нам стоит обсудить произошедшее.
«Еще чего, Шерлок».
Кваскви сел возле меня на татами, Мурасэ достал маленький традиционный кюсю с длинной ручкой и чайные листья. Он налил воды на листья из электрического чайника, расставил чашки из хорошего зеленого фарфора. На той, что была возле меня, была паутина трещин, склеенная блестящим золотистым веществом.
— Мы не враги, — сказал Мурасэ.
Кваскви издал смешок.
— Вы похитили меня и сунули в ледяную пещеру с огромным драконом.
— Ей не нравится то, как вы видите дружбу, — сказал Кваскви.
Я стукнула его по плечу, его цепочки загремели.
— Ты тоже меня похищал и повел к Буревестнику, чтобы тот меня подчинил, при первой встрече.
— Верно, — Кваскви не стеснялся. Он повернулся к Мурасэ. — У вас еще есть надежда.
Я ударила его еще раз.
— Мой старший помешал в неудобный момент.
— Ваш старший? — повторила я.
— Как интересно, — добавил Кваскви.
Мурасэ напрягся и слабо кивнул. Мурасэ был отцом Бен и Кена? Он был чистокровным кицунэ. Я посмотрела на Пон-суму и Мидори, заканчивающим перевязывать левую ногу Кена, пока Бен тихо сидела на стуле, соединенная трубкой с локтем брата. На лице Кена появилось облегчение. В том шприце, видимо, было сильное обезболивающее.
Папа медленно прошел в комнату, левая сторона его лица была мятой ото сна, но глаза были ясными.
— Папа, — я придвинула к месту возле себя подушки. — Ты проснулся, — и был в порядке. Он кивнул, окинул меня взглядом.
Мурасэ предложил папе чай в чашке с золотой паутиной точными движениями церемонии. Папа взял ее обеими руками и склонился, вдыхая ароматный пар.
— Эта чашка треснула и была починена, отличается от своих собратьев. У нее уникальная история. Теперь она еще красивее, потому что была сломана.
Папа снова был не в себе? Но он только что казался собой. Уставшим, но он управлял телом с военной выдержкой, как было до Альцгеймера или, что точнее, тумана из-за отказа пожирать сны.
— Была бы у нас история такой видимой, — сказал Мурасэ.
— Вы уже знаете, что я разбит, но не думайте, что это сделало меня слабым. Если еще раз отведете ее к Черной Жемчужине, сделаете меня своим врагом.
Что-то потеплело во мне от силы в голосе папы. Он почти был решительным суши-поваром, отдающим приказы, как поступить дальше. Мурасэ напрягся, его лицо было мрачным, как у папы.
— Мы организованы куда сильнее, чем вы помните, Хераи-сан.
В спокойном тоне скрывалась угроза, и волоски на моих руках встали дыбом.
— Ваша семья достаточно навредила, — сказал папа. — Не втягивайте Кои в свои игры.
— Вы привезли Черную Жемчужину сюда, — сказал Мурасэ. — Вы дали Совету доступ к ее снам. Ваша семья создала эти игры.
— Уже нет, — мрачно сказал папа. — Я вернулся ради дочери, а не чтобы продолжать бред, который они зовут выживанием.
«Забавно, я думала, что мы прибыли сюда лечить его», — что он имел в виду насчет меня? Проблемы были не у меня. Хотя несколько проблем было. Но это было нормой в моем понимании, и я могла привести жизнь в порядок, если бы не его тайна с баку.
— Наши цели вполне могут пересечься, старый друг, — сказал Мурасэ.
Ого. Раз он перестал говорить драматично и официально, что-то приближалось. Я села прямее, стараясь в это время прислушиваться к яростному шепоту Мидори и Пон-сумы за нами.
— Я отвернулся от Совета и его не продуманных махинаций.
— Мы — не Совет.
— Тогда почему придерживаетесь тех же коварных стратегий?
Жизнь с папой хорошо научила меня распознавать злость японца под спокойным видом. Мурасэ не двигался, не моргнул за минуту. Он застыл под взглядом папы, будто статуя, сдерживая гнев.
Не я одна заметила. Мидори подошла, сняла латексные перчатки в крови Кена и коснулась сжатого кулака Мурасэ.
— Простите наше невежество, Хераи-сан. Мы сожалеем, что подвергли вашу дочь опасности.