Только Марлин могла манипулировать мной. Она заслужила это право, прожив со мной все эти годы. Я не собиралась таять на месте, потому что Кен в бреду сказал, что не может меня отпустить. Если он был старым, как папа, мог сказать такое уже сто раз.
Я убрала руку с груди Кена и вытянула болящие ноги. От сэйзы болели колени, хоть под моей попой была подушка по примеру Кваскви.
Холодный ветерок пронесся по моей спине. Я подняла голову и увидела рядом Юкико, терпеливо ждущую, пока я встречусь с ней взглядом. Я вздрогнула. Ее глаза были прозрачно голубыми, как изо льда.
— Ох, здравствуйте, — сказала я, краснея.
Снаружи донесся гул грома, и тихий шелест весеннего дождя зазвучал на черепице музея.
Юкико слабо кивнула, приподняла изящные белые брови. Спрашивала, что я делаю? Она не произнесла при мне ни слова. Я не была сильна в невербальном общении.
— Кен, вроде, в порядке. Он уснул от препаратов, но отдыхает мирно, — сказала я ей.
Юкико покачала головой, чуть поджав с недовольством губы.
— Спасибо… что заботитесь о папе. Он тоже выглядит мирно, — ледяные глаза приковали меня взглядом к месту, и мне казалось, что я упустила что-то важное.
— …мы дали слово, — говорил Мурасэ у стола. — Хафу не могут нарушить перемирие.
— Почему нет? — Бен вскочила, сжимая кулаки по бокам. — Мы пытались следовать правилам Совета, но это привело только к бессмысленным встречам. А в это время Черная Жемчужина страдает. Это не правильно.
— Она помогает нам жить, — отметила Мидори, но Бен отмахнулась. Она решительно взглянула в мою сторону и ушла, бормоча.
— Что же делать с детьми в это время? — сказал Кваскви на английском.
Я вздохнула. Я не могла вынести неподвижное молчание Юкико. Ее ожидание давило на меня, словно раздражение, когда не удавалось вспомнить чудесный сон, резко проснувшись. Я была близка к тому, чтобы нести бред вслух, чтобы заполнить пустоту.
Она протянула руку и перевернула ладонь.
— Н-не думаю, что это хорошая идея, — пролепетала я. Ни за что. В меню сегодня не было замерзших фрагментов. Дрожь бежала по моей спине.
Юкико посмотрела на меня, приподняв тонкий нос, бросая мне вызов. Я не собиралась вестись на это. Мне было нечего доказывать. Я пережила Хайка, Улликеми и Черную Жемчужину. Я была не в настроении для ментального обморожения.
Гром раздался над головой, и я вздрогнула. Кваскви взглянул на меня, но Мурасэ, Мидори и Пон-сума продолжали жаркий спор.
— Простите, но мне придется их побеспокоить. Я проголодалась, и…
Юкико молниеносно вскочила с колен, поймала мою голову своими ледяными ладонями и прижалась лбом к моему. Она выдохнула холодный туман, окружив нас тишиной и морозом.
Мое сердце сжалось с болью, словно я прыгнула в море в феврале. А потом, с усилием, оно забилось снова, но медленно, очень медленно. Звуки доносились искаженно. Голос Мурасэ был невозможно низким, как у Джеймса Эрл Джонса, а часы на стене с лягушонком Кероппи отсчитывали секунды громко, но протяжно.
Переход в сон Юкико отличался от всего, что я испытывала раньше. Ни кружения, ни рывка. Просто медленное угасание до белизны. Гром, биение сердца и стук часов отдалялись, я словно двигалась по длинному туннелю. Сны Иных были яркими, и белизна была невыносимой, а прищуриться или закрыть глаза я не могла. Медленно белое покрытие стало миллионом кусочков льда, и они росли, становясь прекрасным сложным кружевным узором. Кружево из инея было видно и краем глаза, и я смогла повернуть голову. Дыхание покидало мое тело белыми облачками, добавляя узорам красоты.
Тихо. И неподвижно. Между одним ударом сердца и другим все замирало. Не было ни страха, ни тревоги… только тишина. И красота.
А потом лед треснул, гадкие неровные трещины были как лезвие ножа на моей коже. Трещины становились шире, и желтое солнце сияло сквозь них, топило лед. Мое дыхание вырывалось с шумом, слишком быстро, ладони беспомощно сжимали тающие узоры в воздухе.
Длинный низкий стон сотряс белизну, сдавил ее болью, выжимая воздух из моего тела и обрушивая меня на землю. Я подняла голову и оказалась на коленях возле покрытой травой горки земли. Ни креста, ни белой ограды, но это была темница Черной Жемчужины.
Стон раздался снова, неслышный, но темная дрожь задела мои колени и ладони, прижатые к земле. Я подняла голову, длинные белые волосы свисали по бокам от лица. Я встала. Там была дверь, я знала, и лестница, а внизу — существо в ужасной агонии — неправильность, от которой болели зубы — ломало чистую красоту и неподвижные узоры льда среди белизны.