Сидение было теплым, и гул самолета вызывал усталость.
В следующий миг я резко проснулась с болью в голове.
— Кои, — сказал Кен на своем сидении. — Мы вот-вот опустимся.
— Что?
— Ты проспала четыре часа. Мы приземляемся в Нарите. Можешь разбудить отца?
На моей щеке точно засохла слюна. Сон сидя был хуже всего.
— Нет, — сказала я и издала странный смешок от опешившего вида Кена. — То есть я не хочу его трогать. Ты можешь?
Кен стал что-то говорить, но замолк.
— Фрагмент Буревестника?
— Вряд ли. Ему снится что-то, что я никогда не видела, — я взглянула на Кваскви, смотрящего поверх плеча Кена. Он указала на глаз, а потом на меня. О, так я не только пустила слюни, уснув. Еще и глаза засохли.
— Акихито, — Кен осторожно потряс папу за плечо. Глаза папы резко открылись, все мышцы его тела напряглись, жилы проступили на шее и предплечьях. Его рот открылся в беззвучном крике. Кен даже не задел его голую кожу, а папа выглядел так, словно кто-то силой скармливал ему кошмары. Я потянулась к его рукаву, но папа отбил мою руку.
— Нужно его успокоить, — сказала я.
Кен быстро зашептал на диалекте Хераи.
— Удачи с таможней и иммиграцией, — сказал Кваскви.
— Папа, что такое?
— Я не могу, — процедил папа. Он был в сознании. Он резко выдохнул, сдулся под красным одеялом.
— Мы скоро сойдем с самолета, — сказал Кен на английском.
— Не самолет, — сказал папа. — Мы слишком близко. Я думал, что справлюсь, но я обманывал себя. От борьбы я стал слабее, а не сильнее.
— Близко к чему?
— Я не хотел этого для тебя, Кои, — сказал папа. Тревога, которую я ощущала, пока мы приближались к Японии, присоединилась к неприятным ощущениям. Самолет коснулся земли, дернувшись. Пассажиры вокруг нас шумели, потягивались, забирали вещи.
— Все хорошо, — сказала я. — Мы снимем тебя с самолета, и ты будешь в порядке, — я говорила это, но понимала, что они звучали бессмысленно. Ничего не будет в порядке. Мы были совсем не в порядке. И далеко от дома. Я думала, что позволить Кену отвести нас к Совету было нашей единственной надеждой для папы побороть его недуг, а для меня — узнать, как управлять пожиранием снов. Но частичка меня переживала, что станет только хуже.
— Сделай это, кицунэ. Только так я выживу в Токио, — сказал папа Кену.
— Уверены? — спросил кицунэ.
— Сделай это! — люди впереди замирали, прерывая сонные разговоры.
— Что ты делаешь?
Кен не слушал мой тревожный шепот. Он вытащил тонкий шприц с зеленой жидкостью из черного пакетика на замке.
Я охнула.
— Как ты пронес это мимо охраны? Даже не думай вводить это…
Кен вонзил шприц между шеей и плечом папы.
— Черт возьми!
Папа открыл глаза, прижал ладонь к моей щеке, погладил большим пальцем, убирая прядь волос. Папа касался меня. По своей воле. Я отпрянула от шока или падения высоты. Я чуть не пропустила его шепот на японском:
— Слушай Кавано-сама, а не Тоджо. Но не дай им обмануть тебя. Не трогай Черную Жемчужину.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Черная Жемчужина? Пап, о чем ты?
Веки папы с трепетом закрылись. Тревога рассеялась. Он расслабился. Успокоился. Конечно. Это прикосновение не дало мне фрагмент. Шприц Кена вырубил его.
Отлично. Моя жизнь стала жутким фильмом с загадочным предупреждением.
— Что было в том шприце?
— Это к лучшему.
— Ты продумал, как снять его с самолета в этом состоянии? — я не могла его трогать.
— Да.
Что? Это все, что мне объяснят? Мистер кицунэ злился, потому что я сомневалась в его ходе со шприцом.
Пассажиры проходили мимо нас, катили чемоданы на колесиках. Кваскви с вызовом переглянулся с Кеном, но вышел через дальний ряд, подмигнув мне. Как только сзади в самолете стало пусто, стюардесса прошла к нам.
— Готов сойти?
Кен тряхнул руками и размял костяшки левой ладони.
— Готов.
Стюардесса попятилась на пару шагов, потянулась к ящику перед туалетом, отмеченному красным крестом. Она вытащила раскладную тележку и толкнула ее по нашему ряду. Кен поднял папу и усадил на тележку.
— Вы не привяжете папу к этой тележке.
— От нее будут проблемы? — спросила стюардесса на японском, а Кен сказал на английском в тот миг:
— Доверься мне.
Мой папа. Люди должны уже слушать меня.
Я потянулась к стюардессе, пока она привязывала папу ремнем вокруг груди. Она вздрогнула, когда мои пальцы сжали ее запястье в форме, мой мизинец задел ее голую кожу.