А вот и старая паранойя. Эта часть меня пыталась помешать полночному приключению.
Кен заглянул в дверь.
— Икузо, — идем.
Клубок эмоций корчился в моей груди, словно состоял из ядовитых змей. Я не могла шагнуть вперед, но было поздно возвращаться.
— Сколько тебе лет? — выпалила я и зажала рот рукой.
Кен издал раздраженный звук.
— Больше, чем можно дать внешне.
— Как я могу доверять тому, каким ты себя показываешь? Ты — кицунэ. Наверное, тебе сотни лет. Боже, может, ты и женат был?
Кен закатал рукав, схватил меня за ладонь и прижал ее к голой коже своего запястья, вытаскивая меня наружу в прохладную ночь с запахом хвои и дыма благовоний.
Я охнула. Другую ладонь он прижал к моей щеке и притянул меня ближе, чтобы его лоб уткнулся в мой. Он чуть покачивал головой.
— Я понимаю. Посмотри сама.
Мир развернулся на 360 градусов, глубокий сон Кена прошел через соприкосновение нашей кожи. Латте выпал из моей руки, но я едва заметила это. Темная ночь, опасные почти черные глаза Кена, лунный свет смешались калейдоскопом. Когда все перестало кружиться, краски стали ярче, зеленый и коричневый превратились в лес древней криптомерии на рассвете, резкий чистый запах раздавленной хвои бил по моему носу.
Этот сон был как возвращение домой. Он спасал меня от потери себя, Кои, когда я коснулась Улликеми и Черной Жемчужины.
Я бежала, неслась по лесу на уверенных лапах, уклоняясь от веток, прыгая через выпирающие корни и преследуя восходящее солнце. В центре моей груди, в ритме стучащих лап было умиротворение, осознание правильности мира.
Было нечестно завоевывать мое доверие этим сном. Он был в начале нашего пути в Портлэнде, чувства росли между нами, но могла ли я доверять сну? А если это тоже была иллюзия?
Заговорила Кои-борец, подавляя паранойю:
«Я бы поняла».
А потом сон изменился. Я вырвалась из чащи на поляну с небольшой деревушкой с традиционными деревянными домами, колодцами и узкими полосками огородов. Листья дайкона торчали из холмиков земли как ирокезы.
Что это? Я никогда такого еще не видела.
Почти не седой Мурасэ стоял в пижаме джубей в грязи и традиционных рабочих ботинках с отделенными большими пальцами, опираясь на тяпку. Рядом с ним, сияя, стояла низкая круглощекая женщина с длинными волосами, собранными в растрепанный пучок у ее шеи. Эта женщина была во фрагменте сна Кена в Токио.
Мама.
Она сжала мое плечо и возмутилась, но с теплом, из-за моего опоздания. Сильная любовь к этой человеческой женщине и малышке, сжимающей край ее серой юката, потрясла меня.
Бен. Она была милым ребенком.
Сон снова изменился.
Я сидела в позе сэйза в комнате с зеленоглазым тигром, изумрудными павлинами и петлями дракона с черной чешуей на стенах.
Я видела это в аэропорте. Эта комната была во сне стюардессы.
Но что-то было странным, угол, с которого смотрел дракон, был сдвинут вправо. Напротив меня сидели ряды людей в одеяниях со склоненными головами. Я узнала принцессу-стюардессу, а еще Юкико, Мурасэ и черных костюмов, которые тут были в ярко-синих кимоно. Даже Красная рубашка сидел вдали. Я посмотрела на лорда на платформе. Тоджо. Параллельные чувства хлынули в меня: опасения сдавили грудь, гордость наполнила меня.
Чувства Кена во сне-воспоминании.
Я поднялась плавным движением, чтобы подойти к старику, который явно был человеком-слугой, сидящим в стороне. Рядом с ним был чистый металлический поднос с иголками на бамбуковых ручках — техори, традиционные инструменты для татуировки. Я опустилась перед ним и раскрыла черное официальное кимоно на шее, спустила его до плеч. Я склонилась, лоб коснулся татами в треугольнике, сделанном моими ладонями. Я произнесла в старом стиле с официальным тоном:
— Я принимаю.
«Что принимаю?».
Глаза мужчины были мутными от катаракты, но он уверенно взял в руки иглы, одной рукой он растирал кожу моей груди, другой наносил татуировку, делавшую меня Вестником.
«Я, Фудживара Кенноске, когда-то презираемый родней из-за слабой крови, теперь был самым уважаемым членом Совета. Я показал всем, как опасен может быть хафу, — вспышка воспоминания, мужчина с разрезанным горлом, кровь на моих ладонях и волна отвращения и горя. — Я буду их мечом. Я буду их Справедливостью».
Я произнесла клятвы перед Советом ровным голосом, хоть грудь пылала, хоть Тоджо зло смотрел на меня, хоть значение слов становилось тяжелее от силы Иных. Я отрекся от связи со своей человеческой матери, убрал ее грязь из рода Фудживара. Во мне вспыхнул жар, огонь пылал голодно, питаясь моей гордостью, торжествующим гневом…