— Хватит, — мой голос звучал удивительно тонко. Не из моего горла. Голос Кена Сухой голос Кена в настоящем.
Мир содрогнулся, разбился на кусочки тьмы, и руки на моих плечах отодвинули меня. Я снова была Кои, стояла в свет луны, смотрела, как Кен тяжело дышит, склоняется от боли. Пот стекал с его висков, шипы из волос увяли.
— Больше не надо. Я не могу…
Я обогнула его протянутую руку, отгоняющую чудовище во мне, забирающее жизненную силу вместе со снами из сердец жертв, и потянулась к его горлу. Я разорвала воротник его рубашки. Моя нога скрипнула брошенным стаканчиком латте, но я глядела на грудь Кена.
Темные мазки метки выделялись на открытой коже. Хуже скрытого брака или факта, что он по возрасту мне в дедушки годился.
Не я одна была тут чудовищем.
Мигрень собиралась в шее, серый шум мелькал в уголках глаз. Я не узнала кандзи в старом стиле в Портлэнде. Теперь я знала, что это были два иероглифа, изображенные искусно, один внутри другого, в старом стиле кандзи, заимствованном из Китая. Дорэй. Раб.
— Что ты наделал? Зачем? — гнев сдавил мое горло, язык окутала желчь. Раб Совета. Не забавный, чувственный, верный Кен, которого я знала в Портлэнде. Отказ от матери? Убийство?
Кен тихо застонал, убрал мои пальцы, царапающие его плоть, не пытаясь избежать воротника, впивающегося в уязвимую кожу его горла.
— Я доказывал Совету. Становление их слугой делало хафу ценным. Я был убежден, что смогу изменить общее отношение к нам.
Слезы лились по моим щекам. Виски покалывало льдом. Мое сердце было разорвано. Я отпрянула и прижалась к дверной раме, чтобы не упасть.
Эта ужасная радость от очищения от грязи из-за человеческой матери как-то сплелась с воспоминаниями о моей маме в больницы. Это слилось. Словно мама была мусором, потому что была человеком и не японкой. Словно я выбросила бы ее или избегала, когда она умирала в больнице, становясь костями и кожей. Кен отрекся от своей матери. Марлин обвиняла, что я отказывалась от мамы, как папа, бросив ее на первом диагнозе инвазивной протоковой карциномы.
Нет. Я не была такой. Мама отпустила меня, дала мне бесценный дар. Она не пускала меня в палату, потому что мы не знали, что для меня будет значить, если я последую за ней в ее последний сон, сон умирающего. Она не сердилась и на отсутствие папы. Для этого требовалась сила, щедрость духа, которую я могла лишь надеяться накопить. Я не могла отплатить за этот подарок. Ничто, никто, ни папа, ни Тоджо, ни пожизненный запас латте не могли заставить меня отречься от нее.
— Этот сон-воспоминание должен был вызвать мое доверие?
Кен стал застегивать рубашку, скрывая метку. Покачиваясь на ноге, он сказал на японском:
— Я не выбирал, какой сон тебе показать, Кои. Даже кицунэ не может обмануть баку во снах. Ты видела правду.
— Что ты — раб Тоджо и Кавано?
Он вздрогнул. Мои кулаки сжимались и разжимались, я хотела ранить его, чтобы он ощутил боль, расцветающую во мне.
— Сволочь. Сколько из того, что было в Портлэнде, было настоящим?
Кен резко поднял голову.
— Все, — он потянулся к моей щеке, но я отбила его запястье.
— Ты сказал мне, что Совет может помочь папе, помочь мне. Ты… — я подавила всхлип, не хотела, чтобы он видел меня такой уязвимой, — спал в моей кровати.
Кен сцепил руки за спиной, делая себя не угрожающим, а потом все испортил, шагнув слишком близко. Даже с хромотой, кривясь от боли, он источал горячую угрозу, которая вызывала дрожь в моей спине.
— Посмотри на меня, — попросил он, его скулы стали острее под синяками, переносица утончилась, глаза стали черными и хищными. — Я не объяснил всю политику, но сон рядом с тобой, поцелуи не были частью иллюзии.
— Тогда это отвлечение, чтобы я не думала о твоих истинных намерениях.
— Даже Кавано-сан не может диктовать мне, где спать, — голос Кена звучал низко и гулко. Он склонился ближе, губы были в миллиметрах от моего уха, но ладони были сцеплены за его спиной. — Я не делюсь футоном просто так.
Близость прошлых недель заставила меня расслабиться, и я привыкла к прикосновениям, которые не затрагивали мое глубокое я.
Мне нужно было помнить, что его близость была опасной. Я раскачивалась на краю высокой скалы, и внизу были острые камни.
Я меняла жизнь в Портлэнде, когда появился Кен. Я училась в колледже, работала для папы и Марлин, выходила из дома каждый день. Иные и новость, что я — баку, затмили весь этот труд. Где-то в глубине души я боялась, что согласие приехать в Японию было еще одним способом избежать реальной жизни. Страхи смешались с болью из-за сомнений в Кене, но было это из-за моего недоверия к его мотивации или своей?