— У нас планы серьезнее вступления в Совет. Нас не ограничивает узкий взгляд Вестника.
Ее дыхание было неприятным, но было все равно, ведь шипы льда впивались дюйм за дюймом в мои виски от давления жизненной энергии Юкико. Я обрушу это на Томоэ, если она меня не отпустит.
Мне нужно было выпустить эту силу. Если бы моя рука не была сломанной и бесполезной, я бы ударила ее. Яростное желание врезать костяшками по ее лицу явно было заметным, потому что она оттолкнула меня и поправила свою шифоновую блузку и юбку-карандаш.
— Идем, Кои-чан, — ее едкий тон показывал, что так она меня звала не от симпатии.
«Взаимно, сволочь».
Игнорируя вопли сойки, я скрипнула зубами и пошла за ней к небольшой машине, на которой Мурасэ когда-то давно возил меня за кофе. Я хотела бы сейчас чудо-кофе Эношимы, но мне нужно было убедиться, что папа в порядке. Я надеялась, что он скажет мне, как спасти голову от взрыва.
Гневная тишина заполняла машину всю дорогу до могилы Иисуса. Даже хруст гравия вызывал вспышки боли в моей руке. Если я буду столько ждать, травма станет хуже? Мне стоило настоять, чтобы привели Мидори?
— Вылезай, — Томоэ стояла у моей дверцы. Я посмотрела на нее так, как идеально умела Марлин, научившись, когда мы подростками делили ванную, и я закрывала зеркало. — Ты же хочешь увидеть папу? Вылезай.
Я выбралась из машины без тошноты. Томоэ указала мне отойти от машины, пару секунд бормотала и размахивала руками как безумная. Машина пропала через миг, на ее месте появилась маленькая урна. Я протянула руку и ощутила прохладное стекло автомобиля. Это все было жутко.
Томоэ не терпела мой потрясенный ступор, вскоре мы пошли по тропе к холмам, сойку или кого-то еще видно не было. Мы опередили Кавано и Тоджо. Томоэ обрадовалась.
— Папа! — он стоял перед маленьким холмом, читал черные иероглифы на табличке из дерева. От моего крика он пошел к нам и обвил рукой мои плечи, я охнула от боли. Пора бы окружающим перестать меня трогать.
Папа быстро меня отпустил.
— Кои-чан?
— Живая и почти невредимая, как договаривались, — сказала Томоэ.
Он был в сознании, так что я перешла к делу.
— Юкико пыталась помочь отпустить Черную Жемчужину, заставив меня съесть ее основной сон, — мой голос дрогнул. — Я не знала, как остановиться. Думаю, я зашла слишком далеко. Она может быть мертва.
Папа склонил голову и закрыл глаза.
— Безответственные действия Вестника испортили планы многим, — тихо сказал он. Он провел дрожащими руками по волосам, и седые пряди остались торчать. — Ты не должна была понести вес жертвы Юкико-сама.
— Ты знал, что она это сделает?
Папа кивнул.
— Она не может быть мертва, — сказала Томоэ, когда я воскликнула:
— Ты знал, что Юкико предаст Совет?
— Много лет мы ходили по этой земле вместе, — ответил папа певуче, как на похоронах. — И много лет я буду скорбеть, потеряв ее.
Томоэ посмотрела сообщения на телефоне.
— Они почти тут. Пора выступить единым фронтом, как мы обсуждали, — она схватила меня за плечо, и я зашипела от боли. — Тоджо-сан сломал ее руку. Отойдете от плана, и это замедлит процесс ее попадания под опеку Мидори.
Папа выпрямился. Спина была напряжена по-военному, его осознанность скрыла то, каким хрупким он стал.
Мама писала диплом про обитание ставриды в открытом океане. Она пропадала, отражая лучи солнца, но в тени была плотной, тяжелой и живой. Тихое достоинство папы в его плечах, сильное присутствие, словно его дух пропитал каждую клеточку тела сияющей силой — папа выбрался из тени после лет боли. Боли Черной Жемчужины.
Я годами горевала из-за папы. Сердце сжималось из-за его невозможной ситуации. Я едва понимала, как он жил годами.
— Моя голова взорвется, — выпалила я.
Томоэ фыркнула.
Папа сцепил ладони перед животом и заговорил вежливым тоном:
— Ты сможешь выдержать вес сна Юкико-сама еще немного?
«Смогу ли?».
— Да, — сказала я, обманывая себя, чтобы порадовать папу, такого знакомого и целого, каким он был в ранних воспоминаниях из детства. Он должен был оставаться таким, когда мама была в больнице, или объяснить, что я не была обречена на жизнь отшельника, или сделать что-то еще, а не ужасно провалиться с защитой меня от Кена, удерживая меня в неведении.
— Я жил долго, — сказал он. — Много сожалений. Но у меня есть вы с Марлин-чан, — стоило столько ждать, чтобы крепкий старик-японец признал очевидное. Он сделал бы все, чтобы защитить нас, был готов даже помочь Томоэ. Она, видимо, так и решила, потому что отвернулась, самодовольно улыбаясь.