— Нет, — я проглотила ком страха. Папа был не в состоянии, чтобы есть сны драконши, успокаивать ее и направлять в пещеру, но они не слушали меня.
— Ваша возмутительная сделка с Томоэ-сан не достойна Хераи Акихито. Не достойна солдата, — голос Кена был тихим и хриплым.
— Я уже не солдат, — ответил папа. — Просто уставший старый отец. Томоэ-сан нужно показать силу. Ей нужно вернуть Черную Жемчужину, когда этого не может Кавано-сан. А мне нужно, чтобы она защитила Кои.
— Томоэ в Совете не сотрет мое детство или гнев Тоджо. Безопасности нет, — сказала я.
Папа не слушал меня, прошел по траве, а Кавано и Томоэ встали бок о бок и смотрели на меня со схожими выражениями. Самодовольные близнецы.
Папа коснулся хвоста, Мидори и Пон-сума схватили меня за руки и усадили на самодельные носилки, которые держали Бен и Кен.
— Нет, — повторила я. Но Мидори мешала видеть. Она нежно потрогала мою руку. Я зашипела.
— Перелом, — сказала она Кену.
Я не видела его лица, он держал носилки у головы, но его голос прозвучал напряженно:
— Можешь дать ей что-то от боли?
— Да, но ей нужны мои припасы в музее. Вот, — она прижала химический лед в пакете к моей щеке. — На счет три. Поднимете ее, и мы отнесем ее в лимузин.
— Стойте, — сказала я. — Папа в порядке?
Кен поднял свой край носилок, чтобы я увидела. Томоэ и Кавано стояли по краям входа в пещеру, удивительно дружные, пока черные костюмы Совета поднимались с гравия, садились, оглушенные, на траву. Тоджо стоял над папой, который прижимал ладонь к шее Черной Жемчужины, его глаза остекленели, знакомо смотрели вдаль.
Солнце жарило, и пот собирался под моими руками. Стоны черных костюмов утихли, как и шумное дыхание Кена и Бен. Гул китовой песни Черной Жемчужины, ее радость и верность божеству звучали из земли дрожью.
Кровью и сердцем я была привязана к папе. Сном и старым добрым человеческим чувством порядочности я была привязана к Черной Жемчужине. Остальное было отвлечением. Включая тайны Кена и проблемы с доверием.
Я свесила ноги с носилок, Мидори охнула.
— Помогите добраться до папы, — сказала я.
— Тоджо и Кавано не позволят… — пролепетал Кен. Бен и Мидори тут же завопили:
— …со сломанной рукой!
— …не твоя вина, что все пошло наперекосяк.
— Да прекратите все! — заорала я.
Кваскви рассмеялся, потирая руки.
— Я ждал, когда она взорвется.
Я продолжила кричать:
— Мы сделали все, как хотело Зеркало, и не получилось. Я — не Восьмерное зеркало. Мне плевать на ваши традиции и обязанности, на то, кто кого важнее. Это все бред. Для меня важно отпустить Черную Жемчужину, забрать папу и вернуться домой. Я иду к нему, — сказала я, подражая командному тону Марлин. — А вы или помогаете мне дойти туда, — я посмотрела зло на Бен и парней, вызывая властный голос Кои Баку, — или можете убираться.
Бен и Кваскви помогли мне встать, Мидори недовольно качала головой, рылась в черной сумке. Оставался только один хафу, который мог меня остановить. Когда я перечисляла тех, к кому привязана, я намеренно умолчала о том, чьи глаза цвета эспрессо запали мне в душу, хоть он и был невыносимым с момента, как мы прибыли в Токио.
Пора решаться. Кен или переступит через свои проблемы со стыдом Вестника и поможет мне все исправить, или может дальше быть эгоистом и пытаться защитить меня от чего-то плохого. Если он так продолжит все скрывать, оберегая меня от Зеркала, Иных Японии и своего раненого сердца, я не вынесу.
— А ты? — сказала я, зная, что если посмотрю в его глаза, моя решимость растает. — Что ты будешь делать?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
— Я хотел тебя поцеловать, — прошептал Кен, — но, боюсь, ты меня побьешь.
Мидори дала Пон-суме две плоские палки. Он с опаской подошел ко мне.
— Будет больно.
«Хоть кто-то тут говорит честно», — Мидори подошла деловито с другой стороны.
— На это нет времени. Я…
Кен подошел спереди, обхватил мою голову своими сильными ладонями и опустил голову так, чтобы я была в опасности затеряться в шоколадном тепле его глаз.
— Кои, — сказал он, и кофе с кислым молоком в нашем дыхании смешивались. А потом он прижался губами к моим, нежно, настойчиво. Мое сердце замедлилось в ответ на мягкое прикосновение его губ, кровь таяла и вяло текла по венам.
Мидори дернула мою руку вперед, и Пон-сума прижал палки к моему сломанному предплечью. Я отдернулась с криком, боль мешала легким двигаться, мир стал странно ярким и размытым по краям. Я быстро заморгала, прикусила губу, а Пон-сума плотно перевязал мою руку.