«Нет».
Я поймала его за руки, опустила их на свою грудь.
«Отдай. Юкико дала это мне».
«Кавано-сан утащил Кена в пруд. Нет времени спорить».
«Я почти смогла. Еще одна вспышка».
«Дочь, это не твой бой».
«Теперь мой. Я отпущу Черную Жемчужину».
«Кои Авеовео Пирс, го куросама дешита».
Этой фразой папа благодарил работников в конце каждого дня в ресторане, так он говорил, когда я сошла со сцены в старшей школе, получив аттестат, и это он шептал, когда гроб мамы опускали в землю. Он говорил мое полное имя и прощался.
Молния вспыхнула и не угасла. Папа сжал мои ладони, заставляя их, еще обвивающие его запястья, коснуться стенок рта Черной Жемчужины.
Запах жареных зерен заполнил воздух.
«Человеческий фрагмент. Хорошо. Помни, ты — дочь Кайлы Пирс и моя, это поможет», — слова звучали с силой, которой я никогда не ощущала. И папа вспыхнул. Я была сверхновой, а папа — сердцем вулкана, полным густого жара, способным растопить Землю. Сила Юкико была погружена в его, как тектоническая плита в лаву.
Мы горели.
Я думала, что ничего не осталось, но сила папы выжигала даже пепел и сажу, пока не остались только мой огонек и его сияющее сердце во тьме с жареными зернами Эношимы. Песнь китов зазвучала снова, крик боли, а потом сердце папы стало питаться и моим огнем.
«Папа!».
«Еще немного», — лава окутала мой огонь. Я была на берегу Хэйлунцзян. Я была за стойкой суши в Маринополисе. Я тянула маму за рукав кимоно. Я касалась головой татами под строгим взглядом Кавано.
«Сны папы. Не мои. Я — Кои. Кои Авеовео Пирс, и я человек».
Папа использовал все свои капли и брал меня с собой. Конец жизни. Но трусливая часть меня отвернулась от смерти. Я не была готова умереть.
Всеми силами, оставшимися во мне, я призывала теплую тьму и аромат карамельной арабики, вырвалась из голодной хватки силы папы.
«Руки. У меня есть руки», — с этим осознанием пришло ощущение ладони в воде, способности убрать ее оттуда.
Мир перевернулся, выровнялся, и я зажмурилась из-за яркого солнца. Меня стошнило желчью. Слезы лились из моих глаз, и моя ладонь нашла папу рядом со мной, его ладонь была протянута. Он стонал. Кто-то за мной схватил меня под руки и грубо потянул.
— Убери ее от них, — Тоджо.
— Слишком поздно, — сказала я, голос был хриплым.
Тоджо отвернулся, крича на кого-то на жестоком мужском японском. Кавано. Снова пытался нас остановить.
«Не в этот раз, скользкий угорь».
Я потянулась к папе. Он сжался, мышцы напряглись. И вдруг песня кита вырвалась из пространства сна баку, и дрожь стала слышным воем. Тоджо подбежал, склонился так близко, что запах сигарет и виски от него портил воздух возле меня. Он грубо сжал мою шею.
— Останови это.
Кто-то вонючее и мокрое присоединилось к нему. Кавано. Где Кен?
— Я знаю, ты меня слышишь, Хераи Акихито. Остановись, или Тоджо задушит твою дочь.
— Угрожаете жизни юной Иной? — Мурасэ был где-то слева.
— Тоджо всегда был Вестником, — сказал Кваскви. — Теперь он официально займет свободное место.
— Кавано, — прохрипела я. — Держи, — я толкнула кулак в сторону его голоса, хотела в себе силу баку, но ладонь попала по его груди с вялым стуком. Я выгорела, пытаясь освободить Черную Жемчужину.
— Ты остановишь отца от совершения ужасной ошибки.
Я издала смешок со всхлипом. Приоткрытый глаз принес только размытую яркость слепоты. Я все еще не видела. Новые слои сил баку, японская связь с отцом, романтическая сторона с Кеном пропали.
Была просто я, Кои, у которой осталось только остроумие.
— Заставьте.
— Ты будешь слушаться Совета!
Я так злилась, что могла кричать только на английском:
— Вы не понимаете? Нет, не буду!
Папа закричал. Я направила вес вниз, расслабив ноги, но трюк из фильмов не сработал — тот, кто держал меня, сдавил мой живот стальными оковами.
— Папа!
Песнь вдруг прекратилась, словно выключили колонку. Участники нашего конфликта замерли — тяжелое затишье перед ураганом. Стальные оковы на моем животе стали резиной. Я склонилась, и моя ладонь задела щетину на ослабшей щеке папы.
— Пап? — но ничего не было. Ни вулкана голода баку, ни серой комнаты пустого царства сна.
Я потянулась к своему огню Кои и отпрянула от холодной пустоты внутри.
Что-то вспыхнуло. Ветер с запахом конбу и носков ударил меня по лицу, отбросил мои спутанные волосы. Радость в нем была такой сильной, что мои пальцы ног поджались.