А потом ветер и радость поднялись над моей головой и улетели.
Все. Он это сделал. Мы это сделали. Не взрывом, а вздохом.
«Прощай».
Мы это сделали. Папа, я и жертва Юкико. Черная Жемчужина умерла. Я это ощущала. Может, еще тело еще лежало на траве, но песнь жила, улетала с ветром. Сильное ощущение ее отсутствия вызывало боль, словно на месте вырванного зуба.
Мужчины спорили резкими головами, руки оттащили меня от папы. Я посмотрела в их сторону, не видя. Все было кончено, а они могли лишь вопить как злые обезьяны.
— Ее уже нет, придурки. Вы ничего не можете сделать.
Ладонь ударила меня, и я отшатнулась. Жар вспыхнул в моей щеке. Кваскви и Мурасэ возмущались. Я коснулась осторожно щеки пальцами, попыталась не смеяться. Боль была пустяком по сравнению с агонией при освобождении Черной Жемчужины.
— Перестань, — рявкнул Кавано.
— Она научится слушаться Совета, — сказал Тоджо.
— Черная Жемчужина мертва, — сухо сказал Мурасэ. — Всем нам нужно сделать выводы.
— Хераи-сан, ты обрекла нас на медленное вымирание, — сказал Кавано. — Теперь мы будем знать лишь потери.
Тоджо зарычал.
— Заточить их в пещере Черной Жемчужины. Пусть баку займет ее место. Это покажет всем, что Совет остается сильным.
— Это не случится, — заявил Кваскви.
— Простите, — сказал Мурасэ, — но сначала Хераи-сан займется Мидори. А потом вы всех нас отпустите.
— Как вы смеете! — возмутился Тоджо.
Кавано резко прикрикнул. Повисла неловкая тишина. Я различала злое дыхание Тоджо и Кавано рядом с собой.
— Тоджо-сан еще не понимает, что могут принести эти изменения, — голос Кавано звучал сдержанно. От него сводило зубы.
Вдруг нежная ладонь коснулась моего локтя.
— Вот, Хераи-сан, — сказала Мидори. Она опустила мою ладонь на грудь в мокрой рубашке. — Ты что-нибудь ощущаешь?
Я покачала головой.
— Только биение сердце. Он в порядке?
— Его глаза закрыты, и он выглядит бледно. Но дышит.
Тоджо, Кавано и Мурасэ спорили за нами. Я не слушала, пыталась набраться смелости для следующего вопроса.
— Где Кен? Бен?
Мидори зашипела.
— Кавано-сан опустил их в пруд.
Мое сердце замерло. Желудок словно стал свинцовым. Я прикусила губу до боли, но это не помогало сдержать агонию невообразимой потери. Нет, нет, нет, нет.
Я ощутила холодную ткань на своей горящей щеке.
— О, прости. Они живы, Кои-чан. Это уловка каппы. Они под водой, но дышат.
Мое сердце медленно и с болью забилось. Гнев поднялся на волне боли. Я встала.
— Хватит. Хватит!
Тишина.
— Черная Жемчужина мертва. Юкико мертва. Я не знаю, когда проснется папа, — я слепо потянулась в воздухе туда, где вроде бы стоял Кавано, сжимая пальцы как когти. — Но я тут. И я — баку. Похоже, сила на моей стороне. На стороне Восьмерного зеркала, — я решила рискнуть. — Да, Томоэ?
Хор тихих «хай» сказал мне, что Томоэ и Мурасэ поддержали мою браваду.
Кваскви кашлянул.
— С нами на связи Шишин. Что будет с вами, ослабленными без Черной Жемчужины и Юкико-сама, если Сиваш Тийе из Портлэнда и самые сильные Иные увидят, что вы так напали на Хераи-сана? На его драгоценную дочь?
Я не знала, кем был Шишин. Звучало как китайское имя. Не важно. Тоджо и Кавано злились, и это показывало, как тяжело придется Совету без Черной Жемчужины. Если они не хотели, чтобы другие Иные Тихого океана стали вырываться из-под контроля, они не могли терять лицо еще сильнее.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
В конце моей первой встречи с драконом в Портлэнде я отключилась. В этот раз так не повезло.
После схватки с драконами было плохо. Все было в хаосе, все казалось бессмысленным, и никто не принес мне латте или шоколад.
Мидори с помощью Кваскви и черного костюма отнесла папу в лимузин, где она устроила меня рядом с ним, убедив, что он был в довольно неплохой форме и отдыхал. А потом она описала, как Кавано освободил Бен и Кена, дрожащих и бледных, из темницы в воде, а Тоджо забрал остальных своих прихвостней.
— Бен и Кен втиснулись в машину Мурасэ с Пон-сумой, — сказала Мидори.
Я выпрямилась. Она все описывала.
— Вы знаете, что я ослепла.
— Да.
— Я думала, что скрывала это.
— Плохо скрывала. Это временно? Твое зрение вернется?
— В прошлый раз вернулось, — я потерла кулаком глаза и подняла перевязанную руку. — Сколько это будет заживать?
— Са-а-а… — меня раздражали протяжные гласные японцев. Она вложила мне в ладонь две таблетки и поднесла бутылку к моим губам. Я послушно сделала глоток. Вода остудила мое раздраженное горло. Я считала, что гордость моя в тот момент рухнула.