Вот на пороге дома раскинулась обнаженная молодая женщина. Она, с виду, совсем не пострадала. И даже глаза смотрят на плывущие в вышине предрассветные облака почти осмысленно. Только посмотрев в них, ты отшатывается прочь - словно в черный омут заглянул, где от самого дна до поверхности: боль… боль… боль…
А совсем рядом, всего в паре шагов, - двое мертвых ребятишек. Мальчик и девочка, совсем еще маленькие, быть может - ее дети. Глаз мальчика тебе не видно, а девочка и сейчас смотрит на мир так, как, должно быть, смотрела при жизни - удивленно и растерянно. И от этого взгляда перехватывает дыхание, а кулаки сжимаются до хруста в суставах…
Постой! Кто это стоит там, в проеме двери?!… Неужели…
Сердце останавливается едва начав биться, а пустившиеся бегом ноги врастают в землю. К широкому дверному косяку прислонился мертвый старик. Ему не дает упасть короткое толстое копье, насквозь пробившее впалую грудь и глубоко вошедшее в дерево стены. Совсем белые от седины волосы осторожно шевелит бродяга-ветер. Глаза мертвеца приоткрыты, в них навеки застыло отчаянное непонимание происходящего…
Покачиваясь, будто пьяный, ошеломленный увиденным и задыхающийся от запахов крови, гари и тления, ты приходишь в себя только на берегу реки. Бежать, бежать отсюда, из этого места, оскверненного убийством!
В заполнившей сознание темной пелене вдруг ярким бликом вспыхивает воспоминание: освещенный десятками масляных ламп и чадных факелов каменный коридор… свет отражается на лезвиях, яростно кромсающих полумрак… звон и крики отражаются от стен, болезненно ударяют в уши…
"…Не останавливайся, мой мальчик! Скорее!"
Нет, нельзя вспоминать! Это все не твое! Не твое!
Сжав кулаки до боли, мчишься, не разбирая дороги… Прочь! Прочь!…
Ты сразу понимаешь кто перед тобой, едва разглядел лежащие на берегу тела. Мертвецов четверо. На троих из них тускло серебрятся одинаковые безрукавки из железных колец. Похоже, нападение застало воинов врасплох: один убит брошенным в спину топором, от удара которого не смогла спасти даже кольчуга. Другой успел вытянуть меч наполовину, прежде чем второй топор вошел ему в левую скулу. Третий все же вступил в бой… и проиграл.
Жалости к мертвецам на сей раз не возникает, ибо эти трое, несомненно, одни из тех, кто устроил в деревне бойню. Запоздавшее возмездие в лице воина-одиночки настигло их на речном берегу. Герой тоже не сумел уйти отсюда - остался сидеть на траве, у поваленного бурей ствола могучего дерева. Голова опущена почти на самые колени, будто фэйюра неожиданно сморил сон. Из рассеченной головы еще сочится кровь, пропитывая спадающие на плечи длинные жесткие волосы огненно-рыжего цвета.
Не похож этот рыжий на крестьянина. И определенно не ночевал в каком-нибудь из домов деревни, иначе лежал бы сейчас за тыном, а вовсе не здесь, на речном берегу. Кто он такой? Как оказался здесь в столь ранний час? Как вышло, что его противников оказалось только трое?
Все вопросы разом теряют значение, потому что рыжеволосый мститель вдруг издает отчетливый стон и тяжело откидывается на древесный ствол. Серо-зеленые глаза, мутные от боли, сосредотачиваются на стоящем перед ним незнакомце. Правая рука, до сих пор скрытая вытянутыми ногами, медленно поднимается вверх, на миг показывается лезвие узкого и длинного клинка, обильно покрытое запекшейся кровью… Потом рука бессильно падает вниз, раненый снова стонет и пытается что-то сказать.
- Будьте прокляты… - удается с трудом разобрать. - Сдохнете… все…
Потом глаза рыжеволосого закрываются, он разом обмякает и как тряпичная кукла валится набок…
Ты потом едва ли сможешь вспомнить как тащил рыжеволосого к своему убежищу. Под ногами плескалась холодная речная вода, сверху немилосердно жарило поднявшееся над ущельем светило, ступни вязли в песке, но останавливаться было никак нельзя, даже чтобы просто напиться. К самому концу пути от общего перенапряжения снова ожили недавно затянувшиеся раны. С каждым шагом медленно наливались болью левое плечо и правое бедро, но ты понимал: осталось уже немного и нужно просто дойти… только когда раненый оказался на удобном ложе из сухой травы и шкур торгалов, а рядом с ним затрещал, разгораясь, костер - вот тогда ты, наконец, позволил усталости поглотить тебя без остатка…
Вынырнул из сна, больше похожего на беспамятство, ты только за полдень. Первым делом бросился осматривать рыжеволосого. Тот лежал в той же позе, в которой ты его оставил. Дыхание тяжело приподнимало мохнатую грудь, лоб дышал жаром, повязка на груди была чистой… а вот сквозь светло-голубую ткань, перетягивающую широкий упрямый лоб, зловеще проступало темное влажное пятно. На бинты ты порвал снятый с шеи одного из убитых налетчиков широкий и тонкий платок. Хотелось биться башкой о стену, что не догадался вернуться в деревню и отыскать там какие-нибудь лекарства (благо хоть запасся тканью на перевязки). Теперь только и оставалось - размотать тряпицу, тщательно промыть свежей водой кровоточащий порез на рыжей голове и заново перетянуть рану чистым "бинтом"…
И вот ты сидишь на речном берегу, пытаешься привести в порядок растрепанные мысли и чувства. Перед глазами все стоят страшные картины увиденного в деревне. Больше всего тебя поражает даже не сама жестокость случившегося, а ее бессмысленность… или какой-то смысл в истреблении стариков и детей все же есть, недоступный твоему пониманию и потому кажущийся абсурдным? Впрочем, приходится признать, что во всей этой истории, с самого ее начала, для тебя оставалось слишком много неясного. Начиная с решения отца…
Отца… Отца?! Какого отца?! Чьего отца?! Гос-с-споди!…
Присев на корточки, начинаешь лихорадочно умываться. Сперва щедро плещешь в лицо водой, а потом просто опускаешь голову в кристально прозрачный лед и терпишь, терпишь…
Сон… Это только сон… И он когда-нибудь кончится… Кончится, черт побери!…
Когда от нехватки воздуха начинает гореть в груди, вырываешь голову из холодных объятий реки. Задыхаясь, трясешь головой, жадно дышишь, подставляя затылок огненному взгляду висящей в зените Мирры.
Что ты теперь? Кем ты стал?
Из реки на тебя глядит странное лицо. Одновременно и очень близкое, и отталкивающе чужое. Скуластое, покрытое коротким, стального оттенка, мехом, с чуть выпирающими надбровными дугами. Длинные бледно-бирюзовые миндалины глаз рассеченны пополам узкими черными зрачками. Плотно сжатые почти фиолетовые губы слегка приподняты в уголках рта. Пушистую правую бровь наискось прорезает тонкий розовый шрам длиной в полпальца. Ты пытаешься улыбнуться и отражение послушно скалится в ответ, обнажая два ряда белых острых зубов, с чуть увеличенными клыками - славная такая ухмылочка…
Сколько уже дней прошло? Тридцать? Сорок? Давно пора признать: никакой сон не может длиться так долго. Шансов проснуться нет…
Усилием воли избавившись от пришедшей невовремя мысли, опрокидываешься на спину - в разросшуюся по берегу траву. Но лежать оказывается неудобно - что-то острое впивается в спину пониже лопаток. Раздраженный, ты переворачиваешься на бок и выпутываешь из сочных зеленых стеблей… нет, вовсе не камень и не сухую ветку - сломанный меч: черная шероховатая кожа рукояти, серебряная огранка узкого полумесяца гарды, обломок лезвия меньше ладони длиной… Выходит, он все-таки не утонул в реке, а все это время лежал здесь, на берегу, скрытый от глаз высокой травой…
"Мёртв! - торжествующе рычит память. - Мёртв!…"
…Клинок, застрявший между камнями, со звоном ломается под ударом ноги… потом взрывается болью левое плечо…
- Нет! - ты вскакиваешь на ноги, швыряешь сломанный меч обратно в траву. Нестерпимый болезненный зуд поднимается в том месте, где под серым мехом прячется длинный и неровный шрам. Стиснуть зубы, чтобы не бормотать ругательства вслух, возвращаешься в пещеру.
Это место приютило тебя… много, слишком много дней назад. Пещера небольшая - шагов пятнадцать в поперечнике и примерно вдвое больше по длине; неровные своды смыкаются над самой головой, почти везде довольно руку протянуть, чтобы коснуться каменного потолка. У дальней стены из-под камней выбивается небольшой чистый ручей, он пересекает сумрачный "зал" и исчезает в щели входа, откуда заглядывает внутрь темная зелень кустов.