Мальчик сел на скамью рядом с Изгнанником, а тень Дочери Каменного Короля все плясала на стенах и потолке.
Изгнанник схватил оборвыша за плечо.
— Ты не из камня, в этом не может быть сомнений, однако ты холоден…
— Я жил у Дельты, когда она пришла за мной, в пустыне, среди старых высохших гробниц; я смотрел на Луну, когда в совершенной тиши услышал ее зов. Я не успел приготовиться к странствию. Отъезд был слишком внезапен…
Вблизи от мальчика пахло потом — как пахнет потом от всех, кто много дрожит.
— Кто ты?
— Колдун. Мое имя Секенре.
— Я некогда знал одного колдуна. — Изгнанник описал мальчугану Месяца и то, что с ним произошло, насколько он это сам понимал.
— Я с ним встречался, но всего лишь раз, — ответил Секенре. — И убил его, и душа его живет в моей все последние сто с лишним лет.
— Нет-нет, — сказал Изгнанник. — Это случилось лет двадцать тому назад, но все равно ты еще слишком мал, чтобы застать его в живых. — На какой-то миг Изгнаннику показалось, что и этот мальчик, как его Король, лишился рассудка. В наше время повсюду скачет множество безумцев, и далеко не все они пророки или духовидцы.
Мальчик опять свел вместе ладони и загасил пламя в них. Потом положил руки на стол. У них теперь осталось лишь пламя свечи — оно горело ровно, но тень Дочери Каменного Короля неистово плясала по стенам. Бледные руки оборвыша блестели под свечой, точно покрытые пленкой испарины. Щуплое мальчишеское тело в тени явило Изгнаннику тлеющие поперечные шрамы, что говорили о страшных ранах. Обычный ребенок от таких должен был умереть уже несколько раз. Но Изгнанник смирился с тем, что мальчик необычен.
— Разве тебе неведомо, что колдуны перемещаются во времени иначе, нежели обычные люди? Для колдуна годы и даже столетия — просто череда снов, причем не обязательно в той же последовательности, которую воспринимаете вы. Путь колдуна труден. Он наполнен болью. Но завершить его очень сложно. Если колдун ранен, он исцеляет себя волшебством, пока все тело его не превращается в ветхую одежонку, на которой больше заплат, чем прежней ткани. И даже умере, колдун продолжает жить — как мой отец, а он неимоверно стар, по-прежнему живет во мне. Я убил того, кого ты называешь Месяцем, сто лет назад. Он остался в моей душе — лишь крохотной частью того множества, из коего состоит Секенре, ибо я и есть Многие, я — Пожиратель Многих. В чем-то я похож на Смерть, которая пожирает всё. А колдун не старится, по крайней мере — телом. Он стареет, принимая в себя все больше и больше таких, как он, пока его изначальная личность не растворяется и, возможно, не исчезает совсем. Но кто-то — что-то — все равно от него остается: последний колдун на свете доживет до конца Времен, когда ему придется встать лицом к лицу с богами и потребовать воздаяния за все их жестокости, за самый акт творения. И вот такой отрезок времени, друг мой, Каменный Народ наверняка заметит. Именно поэтому Дочь Каменного Короля влюбилась в меня и завлекла меня.
— А колдун разве может любить?
— Говорят лишь, что ни один колдун не умеет плакать.
— А любить может?
— Мальчик Секенре — личина, скрывающая колдуна, — действительно может любить. По крайней мере, когда останавливается и вспоминает мальчика по имени Секенре, который некогда стал колдуном — скорее против своей воли, но это долгая история. И мне кажется, он умеет плакать. Но что тебе за нужда? Ты должен заставить расплакаться Каменный Народ.
— Заставить? Зачем?
— Иначе они никогда нас с тобою не отпустят. Оставят у себя на веки вечные, а для них она — примерно столько же, сколько нам нужно, чтобы вымолвить одно-единственное слово.
Секенре встал и протянул что-то Изгнаннику. И вышел за дверь. Лунный свет вновь на мгновение ослепил поэта. Дверь закрылась.
Когда глаза Изгнанника вновь привыкли к полумраку, он поднес предмет к свече. Сложенный пергамент, под личной печатью Вагранеса, Короля Дельты и Реки.
Изгнанник постучал краем пергамента о стол, но открывать не стал. Вместо этого взял перо, заткнул пузырек с чернилами и свернул манускрипт своей последней рифмованной мольбы и сложил все в экритуар, однако нераспечатанное послание и ящичек брать с собой не стал, а направился к двери с пустыми руками.
Ни единой тени не танцевало больше в комнате. Изгнанник был один.
Он задержался на пороге, полуприкрыв глаза, погрузившись в думу. Нет, это не сон. Больше. Я заслуживаю того же. Он попробовал придумать, от чего Каменный Народ может расплакаться, — как это ни странно.
Изгнанник открыл глаза и дверь одновременно, и на краткий миг, в одно мгновение ока, успел охватить взглядом общий зал таверны внизу. Слуга королевского посланника в кричаще-яркой ливрее поднял голову и заметил его на верхней площадке лестницы, затем отвернулся со скучающим видом и направился через весь переполненный зал взять себе еще кружку выпивки.