Нашептывая колотящиеся в висках молитвы, отчаянно ненастоящие, непринятые у оставшихся доживать и проживать людей, неправильные и извращенные, мальчик запеленывал коробку белой простыней — круг за кругом, круг за кругом, повязывая сверху тугой двойной узел. Коробка дрожала, тряслась под потугами зверя, пытающегося пробиться и выбраться на волю, но простыня, плотно прилегающая к бумаге, заглушала звуки, донося до ушей один лишь слабый шелест, скрежет и покромсанный переулочный вой.
Тесно прижав к груди тоскливый бумажный гробик, Валет встал с постели, оглядел собственный гробик-комнату с безразличной пустотой и бегом, стремясь перебороть копошащееся в убитом мясе желание остановиться, бросился к двери.
Дернул, стискивая зубы, за холодную медную ручку…
И, накрепко зажмурив глаза, одним решительным шагом переступил зазывно взвизгнувший порог.
========== Сон седьмой. Прощай, старый друг ==========
Когда Валет решился отворить глаза, коридор встретил его оглушительной сквозной тишиной.
По стенам, истерзанным бороздами острых когтей, никто не ползал, вселяя колючий страх перевернутым вверх тормашками взглядом горящих голодных глаз. Темнота, из которой недавно выступило мохнатое черное чудовище, развеялась, клубясь теперь вытонченно-серой, танцующей в свете разгоревшихся люстр пылью. Чавкающая болотом ковровая дорожка обернулась обыкновенным жестким ворсом, больше никак не отзываясь под несмелыми шагами обутых в дырявые кроссовки ног. Змеи-перила замерли тоже, став мертвыми деревянными планками, и даже лестница, прекратив вытягиваться и дышать, просто лежала да зияла узенькой черной площадкой ровно одним этажом ниже.
Леко, червонной борзой собаки с обвислыми лохматыми ушами, нигде не было видно.
Валет, ощутивший укол нехорошей чугунной тревоги, но слишком страшащийся выдать свое присутствие, тихим шепотом позвал новообретенного друга, не решаясь поднимать голоса выше ватно-бумажного шелеста. Сердце при этом наотрез отказывалось верить, будто с Леко, что был здесь всем и всегда, могло что-то случиться; Валет вообще не знал, мог ли повторно погибнуть тот, кто уже однажды пересек грань между жизнью и смертью. Тем не менее усиленная волна тревоги ударила его, обволокла, подтолкнула нетерпеливым шипением в спину, заставляя покинуть отрог двери и ступить на уводящий вниз ступенчатый каскад…
Дом, странно притихший и посветлевший, по-прежнему хранил молчание.
Никем не тронутый и не замеченный, продолжающий ступать как можно тише, Валет миновал пару ступеньковых извивов, заблудившись между счетом и жгутами чуть притупившихся чувств. Здесь, под сумраком опять резко погасших ламп, его ждал новый неприятный сюрприз: монструозная четырехъярусная лестница, по которой они с Леко поднимались, раздробилась.
Ступени, должные повторять преодоленный ранее путь, уперлись вовсе не в нужную площадку, а в невесть откуда взявшуюся тупиковую каморку, огражденную с двух сторон кривыми толстыми застенками: за спиной оставался покинутый этаж с выбеленной комнатой-могилой и еще лестница на самый верх, где Валет никогда не бывал. Справа и впереди высились мрачные глыбы выросшей преграды, и лишь одна-единственная дорога оставалась доступной теперь — тесный мурующий коридорчик, ведущий налево. Там, в самом его конце, вязким белесым пятнышком маячил тусклый свет, облачившийся в одежды последней из покинувших надежд; Валет, покрепче прижав к груди картонный запеленатый гробик, сдавшись и проиграв, действительно отправился туда.
Бредя, сутулясь, под грузными взглядами уродливых картин, развешанных на стенах и потолке, он верил, что вот-вот кто-нибудь выберется навстречу, явится из темноты, напрыгнет сзади, сойдет с полотна, протягивая жилистые крючья пересушенных лап… Но шаг за шагом всё так же проваливались в лишенную звуков пропасть, а ничего не происходило. Коридор, окутанный флером черного одеяла, спал.
Белое пятно, заманивающее удочкой подводного удильщика, долго не приближалось, долго колебалось в одной и той же плоскостной точке, вселяя страх набрести в итоге на мираж, хитрую иллюзию, заводящую в жерло смеющейся трубчатой паутины.
Мальчик с нависшим над спиной призраком уходящего времени продолжал ступать дальше, ускоряя и ускоряя шаг, пока ноги не перешли на неровный запинающийся бег. Но вот, когда паника почти полностью подчинила его себе, свет, трепыхнувшись, внезапно приблизился, брызнул в глаза, охватил худую обессиленную фигурку, погружая в изощренную белоснежную мглу.
Валет, беззащитный и незрячий, выпростал вперед свободную руку, торопливо сбавив ход; шаги потонули в чем-то мягком, густом, рясково-рунном, но льющийся в лицо свет был столь ярким, что терзал даже сквозь плотно зажмуренные веки, не давая разобрать ничего. Испуг вновь завладел всем забившимся мальчишеским существом; сердце, истончающееся с каждым отстукнувшим мгновением, заколотилось подбитой птахой…
Следующий же шаг едва не стал для Валета последним.
Лишь чудом успел он ухватиться пальцами за вынырнувшую из пустоты опору, лишь чудом не рухнул в поджидающий скат оборвавшегося коридора, переломав на ступенях кости да разбившись о твердый гранитный пол. Коробка от толчка пошатнулась, выскользнула из руки и с отраженными от стен ударами покатилась, подпрыгивая, вниз.
Валет, в ледяном ужасе вскричавший, позабывший о рычащем тигрином свете, распахнул глаза, бросившись следом за коробкой прежде, чем хоть что-нибудь заметить и понять.
Ступенька за ступенькой сбегал он по лестнице, ведущей в темень первого этажа, ступенька за ступенькой нагонял подскакивающую в воздухе коробку, обещавшую вот-вот угодить в провал между столбцами перил.
Свет, отпрянувший вместе с отвернувшимся детским страхом, рассеялся, поднявшись, под высоким потолком, окутанным млечно-простынной дымкой.
За спиной, чем дальше мальчик забегал, тем истошнее доносились пробуждающиеся скрежещущие звуки, что-то колотилось, царапалось, бухало одной деревянной колодкой о другую. Плакало и трещало мириадами крошечных дыр, точно от растерзанной в клочья хлопчатой тряпицы.
В какой-то момент лестница, глухо охнув, подчинившись кому-то еще, прогнулась под чужой надавившей поступью, но Валет не заметил и этого.
На самом краю перехватил он влажными от волнения пальцами драгоценную коробку, на самом краю притянул ту обратно к себе, крепко-крепко зажимая возле груди. На самом краю дозволил взмыленному телу мимолетную передышку…
Прежде чем осознал, что был здесь не один.
Тяжело и неповоротливо, выныривая из одного кошмара и тут же с головой погружаясь в другой, Валет обернулся, держась непослушной рукой за матовый изгиб деревянных поручней. Глаза его отчаянно шарили по стенам, ступеням, скрытому туманом потолку, сереющему далеко внизу полу, но не находили ровным счетом ничего: дом по-прежнему представлялся пустым…
Представлялся, только мальчик теперь уже знал, что за игру тот вел.
Кроясь в незримой хищной тени, вездесущие преследующие призраки корчили оттуда рожи, глумились, изгалялись, подбрасывали безгоды и подстраивали ковы. Меняли местами лестницы, выращивали из ничего препоны, рисовали лживую правду смурыми красками, костяничным табаком да пущенной кровью. Оживляли всё равно мертвых мертвяков, стирали и заново воскрешали воспоминания — весь дом, весь этот мир радушно принимал изгоев из других уголков отлученных мирозданий, но выпускать — не выпускал. Никого. Никогда.
Канарейка, поднявшая бунт против клетки, чьи прутья гноились подкрашенной фломастером позолотой, становилась птицей опасной, возмутительной, достойной разве что наказания и еще более прочного, более безжалостного замка.
Надеясь выиграть хоть несколько минут до того, как черные твари повылезают из своих тайников, Валет, стараясь глядеть строго под ноги и никуда больше, теснее прижал к себе шкатулку-могилку и, вышептывая на ходу еще одну перевернутую молитву, обращенную к тому Богу, которого никто здесь не ведал, со всех ног помчался вниз. Он перепрыгивал через бортики ступенек, спотыкался, падал, но, быстро поднявшись обратно, не обращая внимания на ссадины, боль и ушибы, бежал дальше и дальше, отказываясь поднимать лицо и смотреть.