Леко, отвернувшись от удаляющейся, пульсирующей, пугливым зверем отползающей пропасти, отряхнулся, поблек растворившимся в патемках загривком и, опустив хвост, хромким ветряным шагом потрусил вглубь залитых сумерками полей.
«Я научу вас, как поступить».
========== Аркан второй. Элизиум. Сон четвертый. Старый дом и белая шиншилла ==========
Скажи, мой друг, когда мы умрем —
Кем будешь ты, лежа в стылом гробу?
Твой красным бархатом лик осенен,
И больше притронуться я не смогу.
Скажи, мой друг, когда с тысячу лет
Ночами я стану твой крест навещать,
Ты, может быть, отзовешься в ответ?
А я тебе буду шептать и шептать:
О черных тварях, что пьют мою кровь,
О сказках, что вижу сквозь быль наяву,
О том, что, попрятавши в небе любовь,
Всё память о сердце твоем берегу.
Скажи мне, мой друг, хорошо ль тебе там?
В земле да в полете меж стаями туч.
За вечной доскою, прикованный к снам,
Холодный скелет под горбатостью круч.
— Что должен сделать Тай? Почему ты велел ему уйти? Зачем? — Валет, едва поспевающий следом за поджарой собакой, через каждую дюжину шагов оборачивался, с болезненным отчаяньем вглядываясь в переплетение меняющихся пустынных улиц.
Короля-мотылька, только-только озарившего его теплом любящих крыльев, снова не было рядом.
«Затем. Так просто надо», — хмуро ответил Леко, поворачивая к мальчику продолговатую морду с внимательными желтыми глазами.
— Но… вдруг с ним что-нибудь… Объясни мне, Леко! Я не понима…
«Довольно!» — прежде огненный пес никогда еще не повышал при нем голоса.
Мальчик, напуганный, обиженный и смущенный одновременно, с силой закусил нижнюю губу, принимаясь разглядывать проплывающие под перебирающими ногами полосы серой пыльной дороги.
Валет еще не замечал, как стремительно менялся мир вокруг. Песок и грязная сухая земля, свалянная комьями-камнями, постепенно переходили в идеально гладкую и ровную ленту свежего залитого асфальта. По обеим сторонам обычно мертвого и брошенного пути проказливыми отравленными грибами после дождя появлялись один за другим дома: тоже пустые, мертвые, с черными прорезями застекленных или выбитых окон. Доски, наспех сколоченные в пошатывающиеся угрюмые стены, скрипели, бухли, протекали ручейками ржавой протухшей воды.
Небо спускалось всё ниже, словно собираясь вот-вот рухнуть прямо на покатые крыши. Наливаясь густыми мрачными тучами, оно серело, темнело, шипело утробным зыком собирающегося в животе белого града.
«Вы с Таем должны кое-что сделать, — смягчившись, вновь произнес Леко. — Оба. И времени помогать друг другу у вас нет».
— Но это… нечестно. Тай ведь остался совсем один… — тихо и минорно откликнулся синеглазый мальчишка, старающийся теперь держаться поближе к Леко. Пускай тот был таким же призрачным, как и все существа вокруг, но он ощущал идущее от огненного пса-ветра странное живое тепло. Сердце, испуганно колотящееся в груди, твердо-натвердо знало: Леко ни за что не предаст его. — А со мной ты… Вдруг что-нибудь случится, а я даже не смогу об этом узнать…
Леко сбавил шаг. Поднял голову, вглядываясь в повлажневшие мутные глаза своего причудливого маленького подопечного, совсем по-собачьи ткнулся холодным шершавым носом детенышу в ладонь.
«Всё будет хорошо. Только верь мне. Тай справится, Валет».
К собственному удивлению, Валет, согретый нежданной поддержкой того, кого прежде не решался считать другом, мужественно кивнул. Леко был прав: Тай, дивный певчий соловей, сумеет справиться, обернувшись в нужный момент охочим ловким соколом, а если хоть что-нибудь случится — Валет обязательно успеет прийти на помощь. Тай справится… Пока же он тоже должен был постараться не ударить в грязь лицом, успев сделать всё, что сделать потребуется.
Приободренный, мальчик хотел было спросить о тех незавершенных делах, о которых ветреный пес с несколько раз дымно да волгло упомянул, но вовремя спохватился, накрепко закрыв рот — Леко уже успел предупредить, чтобы ни Тай, ни Валет не заговаривали об этом вслух.
«Наверное, самому Леко делать это можно… — отрешенно подумал он, украдкой разглядывая трусящую рядом собаку. — Он ведь один из них…»
Взгляд его тем временем соскользнул с пса, прошелся по угнетающей бетонной реке, впитывающей неровный ритм подошв старых ботинок. Чуть прояснившись, пытливо метнулся в сторону, выхватив ульи незнакомых аспидно-вороньих строений. Наполнившись липким испугом, взметнулся воробьем вверх, к опасно накренившемуся небокуполу.
Перепугавшись еще больше, так и не осмелившись ни спросить, ни сказать, Валет вновь воззрился на своего косматого друга-не-друга, что, чутко перехватив его взгляд, лишь коротко да резко повел ушами, предрекая и запрещая всякий вопрос. Кончик заостренного носа дернулся, указывая куда-то вперед; мальчик, послушно подняв глаза, тоже увидел его — дом, в котором жил с тех самых пор, как попал в безымянный мир безымянных привидений.
Грозно-высокий, четырехэтажный, выстроенный из заживо сгнивающего дерева, дом этот стоял на осыпающемся холме, таращась в пустоту остекленевшими глазницами. Немой, но визгливый, гиблый, но дышащий, лишенный всякого уюта, но должный называться «домом» — он каждый раз пугал Валета, вселяя в душу стылое смятение. Двери, едва держащиеся на скрипучих коррозийных петлях, зазывно стучали на ветру; дощатая древесина, треща под собственным нажимающим весом, щепка за щепкой отваливалась.
В окнах третьего этажа немытыми тусклыми пятнами светлели грязные шторы. Кривой водосток, выкрашенный облупившейся красной краской, представлялся выдранным окровавленным позвоночником, к которому крепились все доски-ребра, стены-руки и чердачное окно, кажущееся лысой головой одноглазого великана.
Дом стоял на своем прежнем месте, венцуя прокаженную облезшую возвышенность, покрытую изуродованной промерзшей землей…
Только вот у подножия вместо зарослей из высохшего сена да двулистного колючего клевера, вымахавшего до размеров розовых кустов, теперь тянулись нескончаемые веретеницы страшных улиц с перекошенными пристройками, глядящих на поджимающегося бледного мальчишку с неприкрытой голодной ненавистью.
Леко был прав и тут: край теней, рыча и видоизменяясь, не собирался позволить двум напрасно похрабревшим птахам вырваться из заточения.
Дверь с визгом отворилась и темное нутро старого дома, взвившись прелым ураганным листопадом, ударило в ноздри затхлой зловонностью. Едкий запах моментально обволок с головой, залез в глаза, вызывая в тех острую болезненную резь, и пока Валет, стиснув зубы, растирал их — пол, хрустнув выломанными досками, провалился.
Он, не успевший даже закричать, даже толком раскрыть рта и подавиться застрявшим вдохом, неизбежно рухнул бы в бездну, переломив все кости, и никогда больше не поднялся, если бы только не Леко, успевший метнуться за мальчиком следом.
Острые собачьи зубы накрепко сцепились на воротнике, удерживая брыкающегося ребенка на весу, пока под его ногами, обутыми в дряхлые стоптанные кроссовки, зияла злобным хохотом угольная дьявольская дыра…
Валет, поледеневший от накрывшего ужаса, заорал.
Молотя всеми дарованными конечностями, извиваясь насаженным на крючок червяком, он тщетно пытался ухватиться за края ощерившейся дыры, вопил, скулил, задыхался, захлебывался, чувствуя, как по щекам, забиваясь в рот и нос, горячей струей бегут солено-горькие слезы.
Страх, подсадив под новый стальной замок сердце, ключом пробивался наружу.
Сквозь посвист разящего разложившейся мертвечиной сквозняка до переполошенного рассудка пытались добраться обрывки рычащих песьих слов, но всякий раз, кое-как подобравшись к цели, они разбивались о тут же поднимающиеся невольные стенки: Валет, всецело отдавшийся обезумелой дикой панике, наотрез отказывался слышать.
Кошмар продолжался долго, так мучительно долго, что силы, иссякнув, покинули сломленного ребенка, замазав брешь и для мечущегося за решеткой сознания, страдающего в попытках отыскать любой, пусть даже самый пропащий, но спасительный выход: Валет в упор не понимал, что пропасть хоть и раскачивалась внизу разинутым беззубым ртом, но проглотить жертву, несмотря на все потуги, не могла…