Они меняли цвет. Наверное, глаза любого человека меняют окраску в зависимости от освещения, от подобранного костюма, от окружающих предметов. От того, на что человек смотрит, в конце концов, и какие чувства испытывает. Но у моего брата это проявлялось особенно сильно. Или же я наблюдал за ним слишком пристально?
Я довольно быстро привык к его присутствию, к тонкому голосу, к смешному акценту и к его пестроте. Мой брат был похож на странную заморскую птичку, каждое пёрышко которой идеально сочетается с остальными, но совершенно не приспособленную для полётов. Его доверчивость подкупала и бесила одновременно. Он не хотел всем нравиться, но почти все при дворе были в него влюблены. Мы провели вместе времени больше, чем мне хотелось, но меньше, чем надо.
К тринадцати годам мало что осталось от того капустного мальчика. Его волосы потемнели до светло-русого, а кожа, напротив, сделалась белоснежной. Он не мог загорать — буквально за десять минут становясь розовым, а за полчаса покрываясь волдырями. Я дразнил его, брал на слабо. Он вёлся, не по глупости, а из великодушия. Ему нравилось проигрывать, чтобы доставить мне удовольствие. А мне просто — выигрывать. Но когда брата, вносили в прохладные покои, и он стонал от боли, я не чувствовал себя победителем. Кожа слезала с него целыми пластами. И вместе с этой омертвевшей, пурпурной с примесью синего, кожей слезала моя уверенность, что я вправе так издеваться над ним. Мне было больно. Спина горела от полученной порки, а сердце — от жалости.
Если бы меня спросили, какого моё последнее впечатление, я бы ответил всего двумя словами: много красного. Нестерпимо много красного. Карминового, заливающего его шею и пальцы, ярко-алого, пламенем пожирающего палубу и гранатового у самого далёкого горизонта. Если бы меня спросили. Но я снова молча закрываю глаза и погружаюсь в непроглядный мрак.
XIX
— Возьмите меня в разведбригаду.
Жидкий луковый суп капал из ложки с каким-то неприличным звуком, пока капитан решительно не сунул ту обратно в тарелку. Сидящие рядом с ним Густас и Стиворт одновременно перестали жевать и уставились на огненно-рыжую помеху.
— С какой стати, А. Л. Фливорст? — Лайтнед говорил тихо, но все находящиеся в столовой тот час же повернулись в сторону его столика. — Команды уже сформированы, мы не собираемся брать новичков. Если так хочется прогуляться, так и быть, можешь пройтись вокруг корабля.
Лайтнед вернулся к супу. После вчерашней исповеди он чувствовал себя разбитым, но в то же время, будто невидимые путы спали с груди и плеч. Его долгий, полный всяческих отступлений рассказ, сначала вызвал у коллег оторопь. Они молча слушали, и только профессор сделал пару уточнений, словно готовил материал для диссертации. Впрочем, старик так вёл себя всегда, иногда вызывая своим: «Ну да, ну да. Как вы, дорогой, только что сказали?» — нервную чесотку у собеседника. Но когда исповедь подошла к концу, в каюте повисла абсолютная тишина. В лицах внимающих Фредрику мужчин читалось множество чувств: замешательство, удивление, растерянность, но никто не набросился на него ни с обвинениями, ни с возгласами недоверия. Напрягшись в ожидании своего приговора, командир «Элоизы» даже дышать на несколько секунд перестал, а вздохнул лишь тогда, когда с места поднялся Дерек:
— Всё хорошо, сэр, капитан.
— Это… это весьма интересно, — только и смог выдать профессор.
— Не то слово, — поддержал его Густас. — Как говорила моя матушка: «Каждый носит с собой камень», но, господин Лайтнед… то есть… господин Османт, то есть….
— Называй меня, как тебе удобно, — махнул рукой бывший княжич.
— В общем, — запнулся главный инженер, — у вас не просто камень, а целый метеорит. И как вам только удалось столько лет всё держать в тайне? Неужели не нашлось никого, кому можно было довериться? Рассказать всё, ну… как нам сейчас.
— Была одна гадалка. Да ещё Тивисса. Думаю, она знала больше, чем произносила вслух.
— А друзья? Неужели у вас никогда не было друга, чтобы поделиться с ним? Честное слово, на вашем месте я бы не выдержал! — признался Леон.
— По мне так лучше унести подобную тайну в могилу, — возразил старпом, дёрнув уголком рта, обозначая тем самым усмешку. — Но, кажется, вы не раз поступали подобным образом. Если важно моё мнение…
— Конечно, важно! — воскликнул Лайтнед.
— …Мне всё равно, кем вы являлись в прошлом. Настоящее — вот что меня волнует. Я хочу закончить эту миссию так же, как и начал. Хочу вернуться, не потеряв ни одного человека. Хочу выяснить всю правду о китах. И, если это не противоречит вашим, сэр, планам, то всё нормально.