Опоры воздухолёта коснулись площадки перед станцией. Её сооружение, подсвеченное сзади солнцем, казалось похожим на очередное чудовище из легенд, на многоголового великана с угольно-чёрной кожей. О таких как-то рассказывала Ёнвиль. Теперь эти мифы вызывали у Лайтнеда лишь отвращение. Сколько из них были сочинены здесь, ну, или в похожем месте? Сколько лжи передавалось из поколения в поколение? Или, всё же, есть сказки, что родились на Элпис? Нет, он не станет спрашивать об этом у землянина. Надоело. Да и нет уже никакой разницы, ведь всё, во что Фредрик верил, оказалось огромной махинацией. Диким экспериментом с целой цивилизацией, а тот, кто его затеял, стоит и улыбается, не чувствуя ни капли вины.
«Хоть бы для приличий извинился!» — с досадой подумал капитан.
— Готов? — снимая фонарь с носового крюка воздухолёта, спросил махинатор.
До того как отправиться в путь, Вайлех накинул поверх своей рубашки какой-то жутковатый на вид свитер, а ноги всунул в нелепые брюки из синей ткани. Лайтнеда мало интересовала чужая одежда, но тут он невольно начал присматриваться к облику землянина.
— Что? — недоумённо оглядел тот себя. — Где-то грязь?
— Нет… это так вы одевались тут… то есть, прежде чем ты переселился на мою планету?
— А! Не! Это всё моя любовь к старине. Так мой прадед ходил. Впрочем, мода — штука непостоянная, так что я не сильно выбивался из толпы со своими антикварными джинсами. Так что, идём?
— Ты уверен, что сможешь, как это? Запустить моделирование сознания? — отцепляя второй фонарь, вслед за рыжим нырнул в полутьму станции капитан.
— Надеюсь. Шансы довольно высоки. Я вчера успел немного поковыряться в местном симуляторе, и он вполне исправен. Знаю, ты искал Юлану. Но… боюсь, вычлененных о ней воспоминаний будет маловато для того, чтобы создать виртуальную копию её личности. Мы раньше думали, что достаточно загрузить фотографии, видео, переписку человека, и вот — ты уже оживил мертвеца. Но без полного построения всех нейронных связей ничего не получается. То есть, да, программа будет обращаться к тебе, как человек. Будет иногда высказывать определённые суждения, даже приобретать некоторые новые знания, но твоим знакомым или родным никогда не станет.
Лайтнед слушал в пол уха. Для него любые научные термины всегда казались сущей тарабарщиной. И хотя учился он всегда прилежно, но настоящие знания приобретались капитаном на практике. Возможно, Мирдар был прав, однажды высказавшись в духе: в нашей семье все заняли то место, какое близко их природе. Старший из братьев имел ум настоящего политика, хитрость в нём соединялась с решительностью, а справедливость шла рука об руку с безжалостностью. А вот Османта природа создала настоящим воякой. Во главу угла средний княжич ставил результат; он создавал для каждого дела подробный план и чётко следовал каждому из пунктов. Эритель… он был лучшим из троих братьев. Самым добрым, верным и честным в своих словах и поступках. И эта честность вышла ему боком.
— Он ведь приходил к тебе тогда? — заставил остановиться Фредрик рыжего.
— Кто?
— Мой брат. Он приходил, чтобы узнать правду о своём детстве?
— Я отправил его подальше, — снова зашагал землянин. Потом, не дождавшись никакой реакции, обернулся. — Честное слово, Османт! Я ничего ему не говорил. Я любил своего внука. По-настоящему. Он был одним из немногих, чьё счастье я ценил так же, как свою собственную жизнь. Ты знаешь, как это бывает.
Да, Лайтнед знал. Знал, как тяжело умирать, оставляя их одних. Как тяжело в другом обличье встречать их, постаревших, хранящих о тебе память. Пить лимонад из таких знакомых стаканов, и желать лишь одного — взять сидящего рядом мужчину за руку, поблагодарить смотрящую на тебя с насторожённостью женщину. Ещё тяжелее жить рядом чужаком. Жить и видеть каждый день в глазах любимой тень сомнения, отблеск догадки. И молчать о том, кто он на самом деле.