— Как тебе? — когда холодильник с телом подняли по трапу, поинтересовался Фливорст у капитана.
— Что?
— Хорошая фигура. Молодой, симпатичный. Не хочешь переселиться в такого вот молодца, а?
— С ума сошёл? — взъярился Фредрик. — Я думаю, как покончит с жизнью, а ты… Может, это тебе стоит обзавестись более приличным обличьем, а то даже рука не поднимается врезать тебе, как следует.
— Ха-ха-ха, — отрывисто прокаркал рыжий. — Знаешь, а мы ведь теперь с тобой роднее, чем братья. Как там Эритель сказал? «Наша связь глубже той, какую могут дать родители». Что-то вроде того. Ты и я, два путешественника во времени. Два бессмертных существа. Не находишь в этом некоторую романтику?
— Как там у вас говорили? Захлопнись, кажется, — скривился капитан, собираясь отойди подальше от этого насмешника.
— Хотя нет. Ты больше не бессмертен. — Донеслось до него.
— О чём ты? — не понял Лайтнед.
Землянин тут же принял самый беспечный вид, засунул руки в карманы и вместо ответа тоненько засвистел. Капитан сразу же узнал мелодию старинной детской песенки про двух пёсиков, не поделивших одну кость.
— Белый пёсик тянет вправо, влево тянет серый пёс, — пропел Фливорст.
— Теодор! — рявкнул капитан.
Имя это звучало непривычно, но эффект свой возымело: рыжий перестал паясничать и извлёк из кармана инфокристалл.
— Пришлось повозиться, но я записал твой оттиск на него. А ту информацию, что хранилась на сервере, ту, что передала перед твоей смертью йовилль, я удалил. Больше ты нигде не существуешь. На всякий случай я даже стёр все воспоминания о тебе в оттисках других людей. Короче говоря, твоё проклятие должно быть снято. Я по-прежнему не знаю, каким образом оно действовало. Ты не должен был возвращаться, но делал это раз за разом, противореча всем законам физики и биологии. Османт Родимович, ты — уникум. И теперь выбор — за тобой.
Яркой кометой, льдинкой пронёсся по воздуху кристалл. Лайтнед рефлекторно вытянул руку, хватая его. Потом повертел и вздохнул:
— Ты прав, Теодор, в чём-то мы с тобой похожи. Ты пытался исправить те ошибки, которые допустил твой вид. Я же тратил время этого мира на исправления своих. Но жизнь должна заканчиваться тогда, когда приходит срок ей закончиться. Боги это решают, Великая Птица или сам космос — не важно. У меня ушла почти тысяча лет, чтобы это понять.
— Тогда отдай мне кристалл, — неожиданно тихо, даже как-то скорбно попросил землянин. — Обещаю, что не стану возрождать тебя, но… позволь хоть иногда приходить в твои грёзы? Как ты пришёл к моему внуку. Хоть иногда. Чтобы поболтать о том, о сём…
— Ну, — задумался Лайтнед. И великодушно позволил. — Если только поболтать.
Заговор-наговор (Первое-второе)
В зимнюю пору особенно часто вспоминается мне ушедшая молодость. Чем морознее становится на дворе, тем на сердце — тяжелее. Полвека почти минуло, но тот ненастный день могу воскресить в памяти до последней детали. Кружение снежинок над полем, по которому шла, треск деревьев, как предупреждение: «Не ходи!» — и холод, пробирающий до костей холод.
Подбросить дров в печь. Снова взяться за оставленное шитье. Мелкие стежки ложатся ровно. Что-что, но глаза мои остались почти таким же зоркими. Долгими часами они, уставшие, вглядывались в горизонт, искали одно-единственное судно. Море бурлило, море бросало о пристань неспокойные волны или растекалось у ног мерцающим ковром, но заветного паруса с коронованной птицей я так и не дождалась. Кто-то говорил, что нашёл мой суженный смерть свою в далёкой стране. Кто-то, что предпочёл сам там остаться. Только чуяло сердце — жив он, идёт ко мне, спешит, только вот мешает ему что-то добраться до родного порога.
На нём была толстая куртка из кожи, делавшая его грузным и каким-то неповоротливым, хотя знали все, как хорош в бою молодой княжич. На свои широкие плечи накинул он длинный плащ с меховой опушкой, и лишь голову не покрыл, оставляя кудри на потеху ветру. Снежинки ложились на них, на мех, застревали в длинных ресницах. Простой народ толпился за оградой, и невозможно было рассмотреть восходящих на ладьи воинов. Но мне не было нужды подходить близко, чтобы различить его среди одинаковых тёмных фигур. Каждая чёрточка лица дорогого, каждое движение — всё было мною изучено. Много раз голова княжича покоилась на моих коленях, как во времена добрые, так во времена горькие. Видела я, как улыбку сменяет смятение, как щёки заливает краска. Зычный голос, каким он командовал своими воинами, становился слаще мёда, тише шёпота травы под нашими ногами, когда мы прогуливались с ним под руку.