Здесь следует напомнить о том очевидном факте, что жители города котлованов также были нездешними. Они также выкарабкались через ту воронку, грязные, закопченные, ободранные. Туда, откуда они появлялись, обратного пути не было. Они родились по соседству — чуть ближе или чуть дальше от скопища остроконечных букв W и А, в тех краях, где текла темная и мутная вода, уносящая отражения этих же букв, различимые, но нечеткие, похожие на крутые крыши, на тонкие, словно карандаш, колокольни. В городе котлованов гляделись в реку какие-то другие буквы W и А, немного напоминавшие прежние, но больше — безглавые колокольни, обгоревшие крыши, одинокие дома, окруженные кучами щебня.
Но раз ничто на свете не уничтожается полностью и окончательно, начертанные на воде буквы несомненно где-то еще существуют и будут существовать всегда, вместе с городом, заполненным хрупкими чашками и легко сгорающей мебелью, вместе с надежным, не подвластным никаким катастрофам, устойчивым к пафосу городом гротеска. О бедах его невозможно вспоминать без улыбки, а его печаль имеет двойное дно, тая в себе веселье. Немало места занимает там Нью-Йорк с его ценными бумагами, что цветочными лепестками кружат в воздухе, населенный финансистами, что бросаются из окон небоскребов, и Новый Орлеан, где день и ночь напролет играют на золотых саксофонах черные негры в белых фраках, и Лондон, где толпятся банковские служащие в котелках, преступники-джентльмены, детективы в клетчатых спортивных кепках, инспекторы Скотланд-Ярда, беззвучно шевелящие губами в такт регтаймам, наигрываемым на расстроенных пианино, задвинутых в угол, к самому экрану. Ибо в городе этом на каждой улице стоит кинотеатр, а в каждом кинотеатре — пианино. Поэтому он кишит толстыми промышленниками с моноклем в глазу, которые подыскивают себе жен, а дочерям — женихов. Оркестры играют им танго, вокруг снуют официанты во фраках, швейцары склоняются в низких поклонах. Здесь есть все, что требуется им для жизни: ипподром, авиашоу, военные парады и рулетка. А на заднем плане прогуливаются усатые щеголи, блуждает пансионерка в очках, не робеет юный продавец газет с приклеившейся к губе папиросой.
В кадре не умещается то, в чем толстые промышленники нисколько не нуждаются: жалкие лавчонки без вывесок и витрин, где торгуют спичками, шнурками, хозяйственным мылом — вещами, которые эти добродушные господа не купят никогда в жизни. Бледных лавочников ждет неминуемое банкротство, не на что рассчитывать многодетным портным, мастерам по перелицовке вконец изношенной одежды, сапожникам, умеющим из пары изодранных в клочья сапог соорудить один новенький башмак. Отвергнутые элегантной публикой, они мрут с голоду. Их гениальные произведения известны лишь тем, кто не в состоянии за них заплатить. Капризный взгляд ищет сверкающие вывески и огромные стеклянные полотнища витрин, в которых демонстрируют себя все модели, образцы и фасоны, какие только можно придумать в этом городе увеселений, не знающих конца. Ни одна оборка не наделяется здесь метафизическим смыслом, да метафизические вопросы вообще не предусмотрены. Даже те, кто бросается с моста в реку, делают это по причинам банальным и смешным.
Так можно ли сказать об этом городе, легком, точно перышко, что от его строений не осталось камня на камне? Наверное, их просто развеяло на все четыре стороны. Улетели новейшие модели, образцы и фасоны, которыми упивался этот мир. Уничтоженные по меньшей мере настолько, что даже в воспоминаниях виделись вызывающе немодными. Но уничтоженные — как и все на свете — лишь отчасти. Ведь что такое мода? То, благодаря чему в один прекрасный день широкополая шляпа, украшенная искусственными фруктами, начинает выглядеть смешно и глупо, и становится ясно, что ее должна сменить «таблетка». Какое-то мгновение все глубоко убеждены, что «таблетки» навсегда останутся такими, какие они есть: подходящими во всех отношениях.
Сцена памяти снабжена скатанными в рулоны и подвешенными к потолку задниками, на которых увековечены изменчивые конфигурации вывесок, памятников, городских садов. В затопленном театре памяти обрастают водорослями ряды пустых кресел. В стоячей воде всему есть место. Город с «таблетками» в витринах оказывается полностью заслонен, когда с потолка вдруг обрушивается, разматываясь на лету, полотно очередного задника, разрисованное грудами кирпичей. «Таблетки» вызывают жалость, и становится очевидно, что на смену им должны прийти ситцевые косынки.