Меньшее целое легче охватить взглядом. Каждый из взаимодополняющих городов свободно парит в пространстве, невесомый и бесплотный, точно картинка в калейдоскопе. Они не связаны ни трубами, ни кабелями, способными передавать субстанцию или энергию. Не возникают и не исчезают, не превращаются друг в друга. Существуют каждый для себя, замкнутые в себе, — и ничего в них никогда не меняется. Именно по причине своей незыблемости они и нужны в таком количестве. Лишь наблюдатели, которые не могут обойтись без упорядочения событий в памяти, пытаются связать их воедино, стремясь вернуть миру непрерывность и логику, причины и следствия. Это по их вине новое обращается в старое, а чистое — в грязное. Город, доступный взгляду наблюдателей, — место, где сегодняшняя пыль ложится на вчерашнюю, где черствеет хлеб, испаряется вода и ржавеет железо. Памятники там устанавливаются и низвергаются, улицы называются то так, то эдак. Сотканный из изменений город, — потихоньку, день ото дня ветшающие подмостки для бесконечных мизансцен, место потерь и обретений, поломок и починок, рождения и смерти.
Воспоминания подобны щепкам, которые летят, когда рубят лес. Они продолжают лежать там, где упали, когда печь уже натоплена. Растаптываемые сапогами, заливаемые дождями, медленно меняют цвет. Если ничто нельзя сохранить и спасти, как же воспоминаниям устоять перед переменами? Подвластный памяти город перемен вынужден был вместить все, что удержала память, однако с каждым днем содержимое потихоньку рассыпается на кусочки. Словно в шкафу, где рядом с дешевым синтетическим костюмом фабричного производства висит истлевший, но сшитый из дорогого сукна мундир не существующей уже воинской части, а между ними — дамская муфта с гнездом моли.
Поэтому невозможно представить что-либо более обширное, чем территории, простирающиеся в головах. Каждый из прошлых и будущих городов, понатыканных в закоулках мира, имеет там свою звезду; а можно также сказать, что каждый из них — самый главный. Ведь разве мир не состоит сплошь из закоулков? Некоторые звезды, как известно, погасли, часть их разбили заплутавшие вертолеты. Но название оберегает город от распада, ибо способно вместить все то, что было, но не есть и что не подлежит учету.
Терзаемый тоской и сомнениями, беспокойный город воспоминаний еженощно выпускает сны — зачарованные цепкие побеги, ищущие во тьме и тиши подпорок. Но, не обнаружив там ничего, кроме других снов, хватаются друг за дружку. Растут во все стороны, образуют узлы и петли, сплетаются, срастаются и разветвляются. Есть сны темные и сны светлые, есть красивые и есть ужасные. Однако источник их света — всегда темнота, а источник красоты — ужас. Не знающий секатора клубок снов заполняет весь мир целиком, можно даже сказать, что он и есть мир, а жители города — вместе с домами, кроватями, одеялами, воспоминаниями, вопросами без ответов — нужны лишь для того, чтобы сны могли сниться.
Лишь для того, чтобы сны могли сниться? А поддержание в мире порядка? А натирка полов, а ремонт? Разве не затем люди спали ночью, чтобы набраться сил? Вот и нет. Недостаточно было хорошо спать и много есть. Всегда оказывалось, что приснившийся хлеб не насыщает, приснившаяся вода не утоляет жажду. Сны — веселые или печальные края несбывшегося — готовы были открыть взору жителей всю правду, неизменно ускользавшую от них наяву: что стремление сохранить в мире порядок — тоже родом из сна. Добросовестного сна, в котором каждый предмет, на какой ни взглянешь, обретает свое место, в то время как пять других рассыпаются и теряются. Но спящие не могли это увидеть, потому что смотрели сны невнимательно.
В сумерках город снов пропитывает город, раскинувшийся в пространстве, и соединяется с ним в темное целое, увенчанное черными силуэтами офисных зданий на фоне красноватого неба, колоссами, воздвигнутыми недавно, но уже разъедаемыми изнутри ржавчиной и мраком. Нигде ни пограничного столба, ни надписи, ни объявления, обозначающих взаимное расположение снов и яви. Кое-кто принимает утренний звон будильников за звуковой сигнал, оповещающий о пересечении границы. Но будильники, которые и сами относятся к епархии сна, не умеют будить по-настоящему.