Леонард, как и весь экипаж «Энтерпрайза», должен присутствовать на похоронах, но Маккой хочет лишь забиться куда-нибудь в угол тесной казенной квартиры и не выходить оттуда, пока не сможет научиться дышать заново. Говорить, когда он его уже не услышит, обнимать, выражая свою привязанность, когда больше некого, просто жить. В мире, где нет Джима. Он ощущает себя именно так – забитым этим горем почти до смерти. И там, на звезднофлотском кладбище, он может только молчать, не находя в себе ни слов, ни сил говорить о том, насколько ему, им всем, на самом деле плохо. Невыносимо, отвратительно, ужасно больно. А потом он не может уйти. Даже когда наступают сумерки, а рядом с ним остаются только Спок и Вайнона. Он не хочет задаваться глупыми вопросами, на которые никто не сможет ответить: почему не справился, как жить дальше и где он теперь. Для него, как и для Спока, и для матери Джима, это уже не важно – его нет и больше никогда не будет. Чуда не произойдет, и мертвые не оживут. Навсегда с ними останутся только боль и воспоминания.
Джоанна рыдает до судорог. Туманным утром они приходят на кладбище вместе, и дочь не может отпустить его руку даже тогда, когда возлагает букет белых хризантем к надгробию. Она цепляется за его китель, всхлипывает и тоже ничего не может сказать своему любимому «дяде Джиму». Как и отец, она не может выразить, насколько ей не хватает Кирка. Насколько тяжел груз потери. Насколько ей страшно и грустно оттого, что это случилось так рано. И насколько несправедливо расставаться вот так: неожиданно, не попрощавшись и не сказав какие-то важные слова.
Они долго стоят в обнимку у могилы. Еще дольше – сидят на скамье под деревом недалеко от выхода с кладбища. Леонард гладит макушку дочери, крепко сжимает в своих руках и больше не может обещать, что все в ее жизни будет хорошо. Больше не может ее обманывать, что риск всегда оправдан, а ответственность разделяется поровну. Как только человек сталкивается с утратой, он тут же это понимает – как бы ни было тяжело, а иногда может стать еще хуже. Как бы ни было трудно и опасно, а цель не всегда оправдывает средства. И как бы ты ни был самоотвержен, альтруистичен и добр, но иногда нужно в первую очередь заботиться о себе, чтобы потом не причинять боль другим. Теперь он может сказать ей только это. Что с любой смертью, от них откалывается кусок – когда поменьше, когда больше – который мертвые забирают с собой. Поэтому это так больно – рвут ведь наживую, без анестезии и обезболивающих. А оставшуюся дыру можно заполнить либо забвением, либо памятью – ничем другим. Другого такого больше никогда не будет. И с этим придется смириться или сойти с ума, когда вырванный кусок заставит разум посыпаться как карточный домик. На эту борьбу уйдет много времени и сил, и большинство так и не сможет до конца оправиться, им просто придется жить, когда другие мертвы. Жить, чтобы как можно дальше отсрочить свою собственную последнюю минуту. Жить и пользоваться всеми возможностями, что предоставляют время и случай. Потому что у мертвых больше нет ни единого шанса.
Он плохо понимает, что говорит, он почти себя не слышит – наверняка не слышит и Джоанна. Но его севший, тихий, надтреснутый голос успокаивает их обоих, позволяя хотя бы немного облегчить разделенное страдание. И следующие несколько дней они проводят вместе – цепляясь друг за друга, чтобы не сорваться в бездну отчаяния. Заказывают любимую Джимом пиццу с ананасами, смотрят какое-то древнее кино, которое только Кирк мог так искрометно комментировать, что в эту чушь невозможно было не влюбиться, недолго гуляют в парке, где еще совсем недавно маленькая Джо и великовозрастный «Джи» пугали голубей и запускали радиоуправляемые модели звездолетов…
Но как только Джоанна уезжает, Леонарду больше незачем сдерживаться – он крушит квартиру, разбивает руки в кровь и напивается андорианским виски пополам со слезами. Еще неделю пьет вместе со Скотти. Один раз его навещают Чехов и Сулу, а Спок приходит только через месяц. Тоже притихший, бледный, опустошенный и раздавленный болью, словно могильной плитой. И он говорит о том, что миссия должна быть продолжена. Маккою многого стоит, чтобы снова не пустить в ход кулаки, но он его понимает. Хоть и не сразу, много позже. Тогда, когда для него самого наступает время двигаться дальше.
***
Бертон приходит помятым и не выспавшимся – гамма-смена, которую он провел в лабораториях, закончилась всего несколько часов назад. Но на этот раз командование поднимает его с постели раньше, чем кошмары. И конечно же, любая сонливость слетает с него, как только он видит «виновника торжества».
– К-капитан?.. – Бертон заикается, моментально бледнеет до состояния полотна и, кажется, готов падать, где стоит.
– Честно, это уже начинает раздражать, – ворчит Кирк себе под нос. – Доктор Бертон, мы виделись с вами неделю назад, после происшествия в тумане.
– М-м… – Бертон очумело крутит головой, и хватается за Чехова, который пытается усадить его за стол. – Нет… нет, вы мертвы…
– Доктор Бертон, соберитесь, – Спок жестом останавливает Джима от возражений, а Маккою кивает – успокоительное сейчас будет очень к месту. – Мы подозреваем, что феномен мистера Кирка имеет схожую природу с тем, что видели вы. Нам нужны подробности.
– К-как? – биолог все еще не может поверить своим глазам. Но и все они все еще не могут поверить, что произошедшее на поверхности приобрело последствия на корабле – Спок – в первую очередь.
– Мне тоже интересно, Спок, почему ты связываешь это? – Кирк складывает руки на груди и уходит в оборону. Он все еще не желает верить в собственную смерть.
– Мы говорили об этом не далее, чем сегодня утром. Вы сами выдвинули эту идею, – ему тяжело это признавать. Видит Сурак, он отдал бы все во Вселенной, чтобы это был скачек во времени или вмешательство неизвестной силы. Но правильнее всего, логичнее, строить теории не на домыслах, а на фактах, что уже случились. – Моделирование на основе данных из подсознания объекта.
Джим снова хочет возразить, но осекается и задумывается. Спок тоже молчит, давая время доктору Бертону осознать это предположение.
– Думаете… это… как там? – больше биолог не удивляется. Теперь он начинает понимать, что ситуация быстро набирает обороты. Им нужно действовать как можно скорее, потому что спрогнозировать, что случится дальше, уже абсолютно невозможно.
– Доктор Бертон, вы подтверждаете, что то, что вы видели в воронке, однажды видели в реальности, в прошлом? – строго спрашивает Спок – теперь уже не до чужой чувствительности к травмирующим воспоминаниям.
– Да, – кивает тот, и доктор Маккой тут же матерится сквозь зубы.
– Наиболее вероятным объяснением этому становится психологическое «сканирование» – ваш мозг подвергся чужеродному воздействию, в результате которого из вашей памяти были извлечены определенные воспоминания. Извлечены и смоделированы океаном из пены, – консолидирует Спок. – Мистер Кирк предположил, что если применить это же объяснение к увиденному вами и другими биологами в остальных воронках, то при «сканировании» был выбран наиболее глубокий след в памяти – счастливый, шокирующий или травмирующий.
Спок снова замолкает, ожидая, пока информацию усвоят все собравшиеся, и оборачивается к Джиму – тот схватит все на лету, он уже понял, к чему он ведет. И продолжает вулканец, не сводя глаз с Кирка.
– И это же произошло сейчас. Очевидно, мой мозг был сканирован, и на основании подчерпнутых данных, был воссоздан наиболее глубокий «след».