Споку бы очень не хотелось, чтобы Джим обсуждал с Квондре события прошлой ночи. Он подозревал, что Кирк скорее всего обратится к Маккою, но Леонард весьма четко обозначил границы между ним и «гостем», и последний не смеет их нарушить. Но и с Квондре, кажется, говорит не об этом. Спок признается себе, что поддается нервозности и стрессу, прервав их беседу, но Квондре лишь качает головой и чуть улыбается, давая понять, что у них все под контролем. Стоит ли верить тем, для кого по определению не существует каких-либо неразрешимых проблем – ни психологических, ни физических? Спок не знает, но он может проверить – Джим ведь обещал с ним поговорить, и обещание это сдержит.
После окончания эксперимента со сном Спок ощущает двоякое чувство – он не знает, чего хотел больше: чтобы новый «гость» появился или чтобы все осталось по-прежнему. Чтобы у них были новые данные или чтобы Джим остался единственным в своем роде. В любом случае, отсутствие предполагаемой реакции может говорить о том, что океан их каким-либо образом услышал – воспринял и расшифровал энцефалограмму или считал эмоции Спока через Кирка в мелдинге. Однако, это все еще не тот ответ, которого они ожидали. По крайней мере, Павел немного поспал, а это значит, что хотя бы один офицер, участвующий в этом инциденте, сможет заново оценить его на «свежую» голову. Потому что в собственных реакциях Спок уже не уверен. Ему уже физически необходима медитация, но все, что он делает – лишь обращается к Леонарду за инъекцией, а после позднего молчаливого ужина несколько часов занимается исключительно анализом доктора Квондре.
Психолог всерьез подозревает в этом феномене этическую подоплеку. Философские чаяния этого жидкого «сверхразума» в попытке показать прибывшим исследователям их собственную натуру. Как в зеркале. Спок все еще не воспринимает этот философский «посыл» как основную цель, но ставит его на один уровень с физическим – демонстрация силы и способностей этого океана. Над подобной дилеммой ему придется работать месяцами, которых у него нет – уже завтра он обязан отправить полный отчет и запросить связь с адмиралом – очевидно, что им не под силу разобраться во всем этом самим.
Джим все еще ведет себя гораздо тише обычного, но частенько отвлекается от падда и о чем-то размышляет, уставившись в иллюминатор, за которым сменяют друг друга малиновые закаты и рассветы, горящие белым холодным огнем. Сквозь защитный световой фильтр пробивается мягкое обволакивающее свечение, и вся каюта наполнена приглушенными бликами голубых, оранжевых и розовых оттенков. Один из них устроился на левой щеке Джима, позолотил бархатный пушок на коже и отбросил длинную тень от ресниц. Прямо сейчас Спок воспринимает этого человека как никогда эстетически приятным. Завораживающим. И когда он наконец ловит его взгляд, больше не может сдерживаться.
– Партию? – предлагает вулканец, и Кирк вздыхает как будто с облегчением.
– Конечно, – соглашается тот, но его улыбка все так же грустна и задумчива.
Они располагаются за столом, передвигают фигуры не спеша, без азарта, готовясь к предстоящему тяжелому разговору. И через несколько томительных минут Джим все-таки его начинает.
– Ты не воспринимаешь меня всерьез, – Спок мысленно подбирается, но не вздрагивает. Кирк не обвиняет его, но не может не сожалеть. О чем бы ни было. – Ты все еще думаешь обо мне, как о нем. Даже сейчас – зная, что я никогда не поддавался и не поддамся тебе в этой игре. Спок… тебя же я могу воспринимать только, как он… Ведь это ты так меня «запрограммировал».
– Полагаю… вы правы, – Спок признает это в очередной раз и снова пытается перестать это делать. Но это же Джим… – Завтра я свяжусь с адмиралом и попрошу отстранить меня от командования в виду эмоциональной скомпрометированности. Меня и весь экипаж «Энтерпрайза». До прихода другого исследовательского судна.
– Ты признаешь это? Признаешь, что отдашь разгадку этого феномена другому? – Джим удивлен, но не спорит. В его голосе нет протеста, и Спок может подозревать только одно.
– Я останусь с вами, Джим. Ведь мы связаны. Подозреваю, что командование временно примет мистер Скотт, а мы с вами станем предметом изучения на другом корабле. «Энтерпрайз» должен продолжить свою миссию.
– Это и есть его миссия! – вот теперь Джим начинает возмущаться. – Твоя миссия, Спок! Ты не можешь бросить все и остаться с тем, кто им на самом деле не является!
– Это не так… – Спок очень хочет, чтобы Кирк хотя бы попробовал воспринимать это так же, как он.
– Так! – перебивает Джим и взвивается на ноги. Он подходит к вулканцу, упрямо смотрит сверху вниз и щедро выплескивает свое негодование. – Ты пристрастен не потому, что был знаком со мной, а потому, что все еще не можешь избавиться от этих чувств. На что ты надеешься? На то, что я отвечу тебе взаимностью и мы заживем долго и счастливо? Завтра по воле океана я могу исчезнуть без следа!
За его словами сейчас кроется такое отчаяние, что Спок чувствует горячую волну, которая медленно поднимается от его ног, окутывает все тело и концентрируется в огромный обжигающий ком в животе. Он с трудом встает, оказываясь к Джиму вплотную, и тот опускает голову, снова растеряв силы смотреть правде в глаза. Но Джим все еще остается Джимом – меньше всего он когда-либо хотел, чтобы его экипаж сталкивался с чем-то подобным. Меньше всего он бы хотел, чтобы именно Споку выпала самая непростая доля. Он все еще любит, уважает и заботится о каждом из офицеров. Он все еще капитан – самый достойный этого звания из всех, кого когда-либо знал вулканец.
– Джим… – у него перехватывает дыхание от нежности, привязанности и любви к этому человеку. Кем бы он ни был на самом деле.
– Я никогда не смогу ответить тебе взаимностью… как бы сильно этого ни хотел, – Джим едва шепчет, но Спок прекрасно его слышит. Прекрасно понимает.
Он позволяет себе поднять руку и легко коснуться чужой щеки. Теплой, розовой от смущения – и снова поймать чужой взгляд.
– Вы уже это делаете. Я вас на это «запрограммировал», как вы выразились.
Он улыбается с болью, а Джим накрывает его руку своей, придвигается ближе и прикасается к чужим губам своими в осторожном невинном поцелуе. Невинном только поначалу – Кирк обнимает его за шею, ласкает языком, прося позволения, а получив, полностью завладевает ртом. Он чуть слышно постанывает, отдавшись во власть импульса и страсти, что медленно разгорается в них обоих, а Спок позволяет себе поддаться этой слабости, даже не покривив душой – это такая малость по сравнению.
– Это… ты тоже смог бы предсказать? – Джим отрывается от него только через минуту. Тяжело дышит, глаза лихорадочно блестят, и весь его вид говорит о том, что он непременно сделает то, на что решился.
– Вы всегда были непредсказуемы и импульсивны, – тихо отвечает Спок.
Он уже не может четко различать какую-либо разницу. Он полностью отдается этим чувствам, позволяя хаосу в своем сознании захватывать все новые и новые территории. Позволяя катре болезненно стонать, а физическим реакциям – перестать подчиняться мозгу. Джим крепче стискивает его плечи и снова целует, широко проходясь по деснам и зубам вулканца языком, притираясь к чужому небу, даря ни с чем не сравнимое удовольствие. И Спок отвечает ему тем же, наваливается всем телом, ощущая дрожь и концентрированное нетерпение в своих руках. Он гладит крепкую спину, вдыхает знакомый до последних нот запах и чувствует животом чужое ускоренное сердцебиение. «Бутафория», – короткая связная мысль становится единственным откликом на быстрые ритмичные удары чужой сердечной мышцы. А может, его собственной. Он не знает. Он не хочет знать, насколько это все может быть фальшиво. Прямо сейчас в его руках настоящее.
– Ты понимаешь… – Джим теперь целует коротко – щеки, скулы, впадинку за ухом – но все еще настойчиво. Даже когда Спок вынуждает его двигаться вместе с ним – сделать несколько шагов назад и опуститься на узкую типовую койку. – Что это… твой последний шанс быть с ним?