– А сколько еще ты сможешь не спать? Или подождем, когда количество экипажа увеличится вдвое? – Джим делает шаг вперед, наверняка собираясь хорошенько встряхнуть Скотти, и Павел торопливо стает между ними.
– Не надо. Я прошу вас… – его всего трясет мелкой дрожью от услышанного и нарисовавшейся перспективы. Он еле может дышать и с трудом сдерживает слезы. Джим ведь абсолютно не хочет думать о том, через что им всем снова придется пройти. Им снова придется его потерять, пусть даже и такого…
– Это я вас прошу… – теперь и Кирк чуть не плачет. – Я не смогу заменить его вам. Я не смогу быть им. Все это время я приносил только боль и принесу ее снова, когда Солярис меня заберет. Я не хочу быть объектом для исследования, я не хочу кого-либо покалечить, я хочу хоть раз решить что-то сам. Понимаете? Я – живое существо, которому не дали ни выбора, ни каких-либо прав вообще. Меня создали только с одной целью – заставить вас страдать. А я не хочу этого. Я не хочу с этим жить…
Джим тяжело опирается на плечо Павла, сорвано дышит и теперь уже умоляет, упавшим до шепота голосом.
– Помогите мне…
Чехов судорожно сглатывает, держит слезы в глазах, не давая им пролиться, и медленно оборачивается к Скотти. Тот побледнел, на висках выступила холодная испарина, но он все еще хмурится и его кулаки сжаты так же, как и кулаки Павла.
– Вулканец нас самих за это убьет… – через несколько томительных минут Монтгомери выносит им приговор. И это значит «да». Да, они, черт возьми, сделают это! Ради того капитана, которым Джим когда-то был. Ради капитана нынешнего, который смотрел на него, как на человека, а не как на инопланетянина. Ради самих себя – терявших однажды, обреченных, мучимых памятью и болью, отчаявшихся.
***
Утро четвертого дня Маккой встречает за рабочим столом – корпя над чертовыми отчетами. У него все плывет перед глазами, буквы сливаются в черные точки, а голова – тяжелая и до краев наполненная болью. Но он продолжает работать с упертостью носорога – это все, что он может сделать, чтобы не уснуть. Чтобы снова и снова не думать, с чем они здесь столкнулись. А главное – с кем.
После вспышки на мостике и драки Леонард что есть сил дистанцируется от собственных воспоминаний – он просто убеждает себя, что это не Джим. Он не может быть им, как бы сильно ни был похож. Это не он – и только взяв это убеждение за основу, Леонард все еще остается в своем уме. Все еще не воет на какую-нибудь из лун в иллюминаторе, не грызет локти и не страдает от тахикардии. Он однажды уже потерял Джима. Он однажды уже с ним попрощался. Он твердо знает, что ничто и никогда не сможет вернуть его ему. Спок это, кажется, тоже понимает, но отчего-то не воспринимает это знание всерьез. Знает Леонард, из-за чего, и даже делает на это скидку, но все равно не может не поражаться самонадеянности вулканца. Спок думает, что сможет с этим справиться – свежо предание – он уже провалился по всем статьям. И хуже него выглядит только Чехов, который не делает никакой разницы между тем и этим. Все еще молодо, все еще наивно и зелено. Леонарду бы оттаскать его за кудрявую шевелюру, а не конфетами кормить…
Он чертыхается себе под нос уже, кажется, в тысячный раз, и поднимается к репликатору – сделать себе тысячную же чашку кофе. Щедро разбавленную бурбоном и глюкозой. А по дороге встречает вулканца – точнее, Спок вваливается в его кабинет как сомнамбула. Заторможенный, бледный до синевы и с абсолютно пустыми глазами.
– Его нет… Где он? Я везде смотрел… – еле шелестит их гоблинский капитан, и Леонард чудом успевает ухватить его под локоть, чтобы не упал.
Он усаживает его на стул, торопливо хватает трикодер, а потом сразу несколько гипошприцев. Успокоительное, тонизирующее и стимулирующее – тройную дозу каждого для вулканца. И хлопает того по щекам от всей души, чтобы не вздумать свалиться в обморок.
– Да приди же ты в себя! – рычит Маккой и наблюдает, как взгляд Спока все-таки становится осознанным. – Как это «его нет»?! И где ты смотрел?
– Он исчез, – тихо говорит тот, и Леонард хватается за передатчик.
– Ухура! Капитан прое… потерял нашего «гостя»! Проверь камеры и сенсоры. И собери всех у меня, – он и хотел бы не ругаться, но у них тут каждые три дня форс-мажор, а он от него отвык уже как пять лет. Только Кирк был способен находить им приключения не по разу на дню. Он даже после смерти этим занимается!
Пока Спок медленно приходит в себя, подтягиваются обеспокоенные Бертон и Квондре, Ухура остается вместе с Сулу в переговорной – за мониторами, но постоянно на связи, а последними приходят из инженерного Чехов со Скоттом. И вид у навигатора с механиком такой убитый, как будто они разбили любимую мамину вазу. К гадалке не ходи – что-то напортачили. Судя по покрасневшим глазам Павла и свежему «амбре» Монтгомери, не стоит и сомневаться.
– Он ушел…
– Мы воспользовались аннигилятором, – они начинают хором, тут же осекаются, и дальше продолжает только Мон. – Это было его решение.
В медотсеке повисает гробовая тишина. Бертон с Квондре удивленно переглядываются, Спок молчит, уставившись в пол, а Леонард морщится от боли, с которой шок гуляет по его уже давно расшатанным нервам.
– Он вам угрожал? – через некоторое время осторожно спрашивает психолог, и Павел тут же отрицательно мотает головой.
– Он бы не стал, – отвечает за него Скотти. – Наоборот, сказал, что так будет безопаснее для всех.
– Мы составили максимально подробный рапорт. Есть все отчеты и запись нашего разговора со сканеров, – после новой паузы говорит Чехов. Он не оправдывается, но глубоко подавлен тем, что им пришлось совершить. На автомате Леонард отмечает, что это могло получиться, пожалуй, только у них. Ни у него, ни у Спока рука бы не поднялась. Ни при каких обстоятельствах.
– Он не мучился. Просто яркая вспышка и все… – заканчивает Мон.
Бертон тянется к падду, все еще не сводя с них ошарашенно взгляда, а Леонард тут же встряхивается и силой заставляет себя действовать.
– Не здесь, – твердо говорит он, кивком указывая на Спока. – Капитан временно отстранен по медицинским показателям. Сулу, Чехов, уводите нас в соседний квадрант, а всем остальным нужно лечь спать. Никто из вас уже не в состоянии здраво оценивать ситуацию.
Немного помедлив, Квондре уводит Бертона в соседний отсек, Чехов и Скотт, понуро и запнувшись на пороге, уходят на мостик, а Маккой хватается уже не за чашку, за бутылку. Глотает из горла, а потом подходит к Споку. Нависает над ним, как очень грозная туча, и уже не рекомендует, а ставит ультиматум.
– Или медитируй, или ложись спать, или бейся головой о стену – делай хоть что-то, чтобы снова стать нашим капитаном. Потому что другого у нас нет и больше не будет. И мы не можем потерять еще и тебя.
Спок наконец поднимает голову. Осоловело моргает, но постепенно до него доходит смысл сказанных слов. Он рассеянно оглядывается, по-видимому, не заметив, когда все остальные ушли, но потом кивает, дав понять, что сделает, как сказал Маккой.
– Иди к себе, – Леонард немного смягчается, но все еще продолжает настаивать. – Мы поговорим и решим, что делать дальше не раньше, чем через несколько часов.
Сейчас им всем жизненно необходим отдых. Иначе они не смогут понять, что с ними сотворили. Не смогут понять, как жить дальше. Не смогут быть теми, кто они есть на самом деле. Но как только за вулканцем закрывается дверь, Леонард снова связывается с Ухурой.
– Нийота, посади кого-нибудь не из болтливых за монитор – пусть последит за Споком – не ровен час тот в петлю залезет… – ему уже давно плевать на субординацию. Это не тот случай, где он может всецело доверять их безэмоциональному и сверхлогичному гоблину.
– Он справится? – тихо и тоже с затаенной болью надеется Ухура.
– Он обязан.
«Тебе, мне, «Энтерпрайзу» и, черт побери, Джиму…» – добавляет Маккой мысленно. Утирая влажные щеки и снова прикладываясь к бутылке. Они все обязаны Джиму.
***
Он не знает, сколько проходит времени в той тьме, в которую его отправили руки Джима. Нервный захват, – но он не мог о нем знать. Или все-таки мог? Спок не хочет искать ответ на этот вопрос. Как не хочет и знать, почему Кирк это сделал. Где-то глубоко внутри ему кажется, что эта ситуация очевидна, но он продолжает предаваться самообману и оставляет любые поиски.